Правила одиночества

– Нет-нет, – остановила его Маша, – рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, – вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.

– Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?

– Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина – это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.

– Час от часу не легче, – воскликнул Караев, – надеюсь, тебя не изнасиловали?

– Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени – он разговаривал с мамой – а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.

– Капелька? – удивился Караев. – Капелька чего?

– Не знаю. Воды.

– Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.

– Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.

– Тебе было пять лет?

– Да.

– У меня есть приятель, – сказал Караев, – психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?

– Вы мне не верите, смеетесь надо мной, – обиделась девушка, – а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.

– Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, – да, а все остальное – плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.

– Да, – подтвердила Маша, – и начинаете храпеть.

– Это очень легкомысленно с моей стороны, – озабоченно сказал Караев, – я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.

– Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.

– Оденься, пожалуйста.

– Почему? Что случилось? – испуганно спросила Маша.

– Мы будем ужинать, – Караев встал с кровати и вышел из комнаты.

Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.

– Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?

Не оборачиваясь, он ответил:

– Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение – бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный – глядя на него, вообще повеситься можно.

Произнеся это, Караев отвернулся от окна.

– А что же вы все время в окно глядите?

– Больше не на что.

– А вы на что больше всего любите смотреть?

– На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, – всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море – красота подвижная, – если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.

– А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? – спросила Маша.

– Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, – раздражаясь, сказал Караев, – и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать – это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?

– Понимаю.

– Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?

Маша подошла к Караеву и обняла его:

– Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?

– У меня сплин, – буркнул Караев.

– Хотите, я вам массаж сделаю?

– Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.

– Ну это как сказать, – жизнерадостно ответила Маша, – я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать – стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь – и все проходит.

– Счастливый ты человек, – завистливо сказал Караев.

– А где вы вчера были?

– В тюрьме.

– Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…

– Врешь, – перебил ее Караев, – ты неспособна плакать.

– Еще как способна, – обиделась девушка.

– А цветы зачем?

– Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.

– Зачем же ты приехала без звонка?

– Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? – сказала и впилась взглядом в Караева.

– Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу? И перестань виснуть на мне.

Высвободился из ее объятий.

– Я вас раздражаю? – тихо спросила Маша.