Право на любовь

Кожи как будто коснулась огненная плеть, она вспыхнула болью, и я дёрнулась, вскрикнув и широко распахнув глаза. Дыхание вышибло, и на ресницах задрожали выступившие слёзы. Да, вся моя решимость молчать и не давать Глебу удовольствия слышать меня, канула в Лету, едва стек снова опустился на моё тело. Казалось, он рассекает мышцы до крови, это в самом деле было больно, очень. Я всхлипнула, зажмурившись, тело задрожало, а пальцы сжались в кулаки, натянув кожаные манжеты наручников в бесполезной попытке высвободиться. И ещё удар, чуть ниже двух предыдущих, и по щекам уже катятся слёзы, сдержать которые не получается. Мышцы напряглись, ожидая следующего удара, внутри всё сжалось в предчувствии следующей порции боли, но… Её не последовало.

По горевшей коже неожиданно провело что-то мягкое, невесомое, похожее на перо или мех, но оглянуться, чтобы посмотреть, я не могла. Тяжело дыша, чутко прислушивалась к ощущениям, то и дело замирая и не торопясь расслабляться и успокаиваться. Вряд ли это всё, что задумал Глеб. Словно в ответ на мои мысли, Самойский прижался ко мне, и его рука снова оказалась между моих ног.

— Больно, Лилечка? — прошептал он, и сочувствие в голосе звучало почти искренне.

Я лишь всхлипнула, задрожав сильнее, отстранённо отметив, что горевшие от ударов бёдра бессознательно начинают тихонько двигаться, подстраиваясь под ласкающие пальцы. И это было очень странно и непривычно, ощущать одновременно и последствия ударов — кстати, боль потихоньку затухала, снижалась до вполне терпимой, — и знакомую тянущую истому внизу живота. Она расползалась от промежности, где уверенно действовал Глеб, то и дело проникая пальцами в тугую, жаркую глубину, и мышцы инстинктивно сжимались, принимая посторонний предмет. Да, признаться, вот так я всё же расслабилась, отвлеклась от того, что меня наказывают, а значит, как и говорил Самойский недавно, приятного сегодня испытаю мало.

— Думай о том, непослушная моя, что это же будет чувствовать Аня, если окажется на твоём месте, — снова шепнул Глеб, последний раз провёл по уже горячей, сочащейся влагой, плоти и отстранился. — А теперь я накажу твою попку, любящую приключения.

И снова боль от ударов, напрочь смывшая зародившееся возбуждение. Мои слёзы, безостановочно катившиеся по щекам, искусанные губы, и всхлипы, перемежавшиеся сдавленными рыданиями и тихими вскриками. В голове билась одна мысль: больно, больно

, БОЛЬНО-О-О… Сидеть точно не смогу несколько дней, даже если мазью мазать. Чёрт возьми… Я была в шаге от того, чтобы начать умолять, наплевав на гордость и всё остальное, ослеплённая острыми переживаниями, губы стали солёными от слёз. Ягодицы и бёдра уже не ощущались, я словно села в муравейник и посидела там несколько часов, или на гнездо диких пчёл… И когда пришло осознание, что ещё один удар, и точно не выдержу, Самойский словно почувствовал. Хотя мышцы напряглись в ожидании, а тело вздрагивало от малейшего шороха, ничего не происходило. Секунду, другую, следующую… А потом к истерзанной, горевшей огнём, нежной коже прижались горячие губы, показавшиеся по контрасту настолько обжигающими, что я снова вскрикнула, беспомощно обвиснув и навалившись на крестовину.

— Ш-ш, Лилечка, — выдохнул Глеб между неторопливыми, жалящими поцелуями, приносившими лишь новые оттенки боли избитой части тела. — Больше бить не буду… пока, — со смешком добавил он, и его пальцы снова нырнули в промежность, безошибочно найдя чувствительный бугорок. — Мне нравится, как ты кричишь, детка, — пробормотал Глеб, медленно поглаживая, настойчиво дразня и вынуждая подаваться назад, навстречу ласке. — И как паxнeшь тоже… — ещё несколько поцелуев, заставивших вздpогнуть, бoль так теснo переплелась с зарoждающимся вoзбуждeнием, что я уже не понимала, отчего дрожу больше.

Перед глазами вспыхивали разноцветные круги, дыхание срывалось, а слёзы продолжали катиться по щекам. Было стыдно перед самой собой, что я так позорно подчиняюсь, откликаюсь на прикосновения того, кто только что по-настоящему выпорол меня, без всякой жалости. Господи… Я же не мазохистка, нет! Или это просто Глеб так умело играет на моём теле, зная все слабые места, и эмоции на самом деле не мои, а вызванные намеренно?.. Додумать не успела, палец Самойского мягко надавил на клитор, заставив судорожно вздохнуть от горячей вспышки удовольствия.

— Уже горячая, скользкая, — снова пробормотал Глеб, выпрямившись и обвив одной рукой мою талию, прижался к спине, и его губы прогулялись по изгибу шеи. Вторую руку он так и не убирал… — Послушная моя Лилечка.