Предатели

Он произнес это слово на иврите, подражая Светлане, — та вчера щегольнула им. Она уловила насмешку.

— Он бы и сам с радостью ездил! — запротестовала она. — Когда он был здоров, он ездил с удовольствием. Если бы она просто попросила. Но заставлять верующего выполнять свой долг — оскорбление. Причем двойное оскорбление. И человека, и Бога.

— Понятно, — сказал Котлер. — Наверное, поэтому Бог нас к вам и прислал.

— Не стану утверждать, что мне ведомы Его помыслы. Но когда наша жизнь повисла на волоске, Он привел к нам единственного человека, который способен нас спасти.

— До сих пор не понимаю, как, по-вашему, я могу вас спасти.

— Наконец позволить нам отсюда уехать.

— В Израиль.

— В Израиль.

— Из Киева в Тель-Авив регулярно летают самолеты. Я и сам надеюсь успеть на сегодняшний на рейс. Если ваш муж настолько оправится, что будет в состоянии лететь, вы уже завтра сможете сесть на самолет.

— Ваша подруга сказала то же. Но вы оба знаете, что это не так. Взять и полететь мы не можем. При таком прошлом, как у моего мужа, это исключено. Сначала нужно оправдать его перед еврейским народом.

— Понятно. И оправдать его должен я?

— Кто же еще? Зависело бы это от меня, я бы давным-давно это сделала.

Танкилевич не берет у Котлера деньги, что тогда говорить об оправдании — на него-то он, наверное, прав имеет еще меньше? Но Танкилевич не спешил протестовать. Напротив, принял еще более величавый вид — вид человека, который не просто заслуживает оправдания, а которому в оправдании долго и жестоко отказывали. И вот так — трагическим страдальцем — он предстанет перед Создателем! От Котлера явно ожидали, что он отпустит Танкилевичу грехи, хотя тот нисколько не раскаивался. С какой стати? А потому что Танкилевич в нужде, зависит от него, а значит, его нужно пожалеть. И Котлеру, благополучному и облеченному властью, низко и мелко требовать, чтобы Танкилевич раскаялся, признал вину. Да и, в конце концов, что такое вина, что такое невиновность? Вдобавок бывают же смягчающие обстоятельства. Разве не такая логика сейчас в фаворе? Причина и следствие далеко не всегда однозначны — так ведь нынче принято думать? А еще считается, что все подлежит пересмотру и никто не смеет утверждать, что обладает абсолютной истиной. Согласно этой логике для Котлера оправдать, даровать прощение — значит устранить несправедливость. Несправедливость, которая заключается в том, что он облечен властью, а Танкилевич нет. Сказать: «Я тебя прощаю» — было равносильно: «Прости меня, пожалуйста». Или как минимум: «Прости за то, что не простил тебя раньше».

Вот лежит Танкилевич — предположительно, одной ногой в могиле. Светлана умоляет оправдать ее мужа перед еврейским народом. А если сделать вид, что он согласен? Чуть покривить душой. Зато она успокоится и сможет вызвать платную неотложку. Быть хоть отчасти причиной смерти Танкилевича — только этого не хватало. Тем более что раньше он и правда желал ему смерти. Только поперек себя не попрешь — не умеет он давать пустых обещаний.

— Так вы это сделаете? — спросила Светлана.

— Звоните в «скорую», Светлана. Сначала ему нужно выжить, а уж потом беспокоиться насчет оправдания.

Танкилевич попробовал было что-то возразить, но как-то вяло, и на этот раз Светлана не стала его слушать. Она сходила на кухню и вернулась, листая телефонную книгу. Посмотрела по очереди на Котлера, на Лиору и набрала номер. На этот раз ей ответили быстро.

— Побыть с вами, пока «скорая» не приедет? — спросил Котлер.

— Зачем? — сказала Светлана. — Чтобы насладиться своим великодушием? Вы дали денег на неотложку. Прекрасно. Врачи приедут. Помогут нам. Сегодня. А что будет завтра? Если это все, что вы готовы сделать, тогда уезжайте, и черт с вами!

Демонстрируя заботу, она снова подсела на диван к мужу. Потрогала его лоб — Танкилевич отвернулся и уткнулся в спинку дивана.

Эта парочка показалась Котлеру до ужаса жалкой и нелепой. И ради них он должен демонстрировать, какой он благородный? Но Светлана то и дело поглядывала на него — ждала ответа.

— Светлана, может, вы и не поверите, но я не держу зла на вашего мужа. Так что даже нет необходимости говорить о прощении. Я готов согласиться с тем, что он не виноват. Я допускаю, что он не мог поступить иначе; я смог. Главное, чему меня научила жизнь: нравственность человека — его душа, совесть — так же дается ему от природы, как его рост или форма носа. Мы все появляемся на свет с врожденными наклонностями и ограничениями. Нельзя ругать человека за то, что у него такой характер или такой рост. Ни ругать, ни превозносить.

— Ну да, конечно, — незамедлительно последовал ответ Светланы. — Только вас превозносят, а моего мужа хулят.