Предатели

Они выбрались на трассу и покатили по крымской провинции. Перед их глазами мелькали те же картины, что и накануне: придорожные городки и села за последние пятьдесят лет почти не изменились. Что тогда, что теперь в них царила разруха, вот только на крышах кое-где торчали спутниковые тарелки. На пути в Ялту их автобус дважды останавливался, чтобы пропустить стадо коз — пастухи безмятежно вели их через трассу, словно сама древность их профессии давала им на это право. Иногда на полях встречались рабочие; иногда на остове какого-нибудь дома мужчины нескончаемо что-то строили. Все вокруг словно пребывало в какой-то буколической спячке. Котлеру это напомнило Израиль недавних лет, да и теперь такое можно видеть на севере и на юге — в арабской части страны. Только здесь пейзаж отличали наспех возведенные постройки, разбросанные наобум там и сям. Часто это были просто четыре стены без крыши. Или с крышей, но без окон и дверей. Все дома были из одинакового желтого известняка и легко могли оказаться как новым недостроем, так и старыми развалюхами. Хотя вряд ли старыми — Котлер вроде бы раньше их не видел. Вчера в ялтинском автобусе он спросил об этих домах соседа, молодого русского парня. Тот сухо объяснил, что так татары пытались занять землю. После развала Советского Союза татары тысячами возвращались в Крым. Украинское правительство, в возмещение исторической несправедливости, выделило землю, чтобы они построили себе жилища. Предположительно, это и были их жилища.

Земля! Земля! Интересно, его товарищ по камере, татарин, здесь тоже что-нибудь построил? Он боролся за репатриацию и автономию крымских татар. Жизнь на это положил. Если он еще жив, им с Котлером было бы о чем поговорить. О мечтах, которые они лелеяли, и о том, чем эти мечты обернулись. И все упиралось в землю. В то, какую меру земли у себя под ногами ты мог назвать своей. Нет ничего примитивнее! Но мы же не парим в небесах. Человек — существо реальное, и ему необходимо реальное пространство. А из-за пагубной своей натуры он привык все делить на свое и чужое. Так повелось испокон века. Многие ли согласятся вот так ни за что ни про что отдать тебе землю? А если ты занял ее своевольно, как долго ты ее удержишь? И возможно ли согласие там, где его никогда не было? На первые два вопроса Котлер ответа не знал, но самым важным он считал последний вопрос, а на него ответ был неутешительным.

— Представляешь, — сказал Котлер Лиоре, — ведь это место могло стать для евреев родиной. И тогда нас пытались бы выгнать не палестинцы, как сейчас, а татары и русские.

Лиора как села с краешка на заднем сиденье, так и сидела, молчала, глядела в окно. Котлер заговорил, пытаясь нарушить тишину, сделать шаг к примирению, хотя все еще не мог понять, что он такого сказал или сделал, отчего она держится отчужденно.

— Если тебе нужно что-то сказать, Лиора, то выскажись. — Чтобы не посвящать водителя в их дела, Котлер говорил на иврите. — Нам в этой машине два часа ехать.

Лиора, не скрывая досады, оторвалась от окна.

— Зачем я тебе, Барух?

— В смысле?

— Зачем ты сблизился со мной?

— Я думал, это понятно. Потому что я в тебя влюбился.

— По твоим словам. Но как такой человек, как ты, мог влюбиться в такую, как я?

— Такой человек, как я? В такую, как ты?

— Человек таких выдающихся нравственных качеств — в заурядную девушку вроде меня. У меня в голове не укладывается, как такое возможно.

— Очень даже возможно. Такое случается сплошь и рядом. У нас, высоконравственных людей, такая беда: нас слишком уж мало. А искать себе пару приходится, — сказал Котлер, пытаясь ее развеселить.

— Не верю. Будь я на твоем месте, я бы ни за что себя не выбрала.

— Но ты не я. Я считаю иначе.

— Меня всегда одолевали сомнения. Я всегда задавалась вопросом, искренен ли ты. Потому что по сравнению с тобой и с Мирьям я — пустое место. И это я говорю не из-за того, что понаписали обо мне в газетах. Хотя я могла бы подписаться под каждым их словом.

— По-моему, ты слишком к себе строга.

— Думаешь? Судя по твоему разговору с Танкилевичем, — а он мне многое объяснил, — ничуть. Я слышала, что сказал ты и что сказал он. Я не уверена, что на его месте поступила бы по-другому. Так что, видимо, я не та, за кого ты меня принимал.

— Ясно, — сказал Котлер.

— Он совершенная развалина, старый больной дурак.

— И поэтому заслуживает прощения.

— Ох, не знаю я, Барух. Но какая разница, что я там считаю. Решать не мне.

Они молча посмотрели друг на друга, и не успела Лиора отвернуться, а Котлер что-то ей ответить, как раздался мелодичный перезвон — зазвонил телефон Лиоры. По салону машины, как мячики, запрыгали звуки вибрафона. Лишь на втором звонке Лиора полезла в сумку. Вынула телефон и уставилась на экран; телефон за это время прозвонил в третий и в четвертый раз. Лиора с сомнением взглянула на Котлера и лишь потом тронула экран — ответила на вызов.

— Привет, — с холодком в голосе сказала она.

Котлер гадал, кто мог быть на другом конце трубки. Нынче нарваться на такой прием, по идее, могли очень и очень многие.

— Да, — ответила Лиора.

И снова тем же тоном: