Предатели

Она нехотя кивнула и готова была сбросить звонок, но тут в мобильнике раздался голос.

— Алло, да, алло, — сказала Лиора.

Она с головой ушла в разговор, и Котлеру ничего не оставалось, как вернуться к компьютеру — его ждало письмо Мирьям. Свое имя, Мирьям Котлер, она написала на иврите, словно — во что бы то ни стало — утверждала перед Богом и людьми свою с ним связь. В этих двух словах содержалась вся их история, растянувшаяся почти на четыре десятка лет. С того дня, когда они, начинающие сионисты Борис Котлер и Милена Равикович, впервые встретились в Москве, и до дня, когда они поженились и она стала Миленой Котлер. Сначала она надписывала свои письма из Израиля «Милена Котлер», кириллицей. Потом, когда его арестовали, а она развернула кампанию по его освобождению, стала Мирьям. Это имя, тоже написанное кириллицей, стояло на конвертах, которые с большими перерывами доходили до него в заключении. Лишь после освобождения он увидел, как оно пишется на иврите, — в списке жильцов, где она велела указать Барух и Мирьям Котлер

и сделала это за годы до того, как у них забрезжила хоть какая-то надежда на воссоединение.

Эх! Никогда не узнаешь, когда судьба устроит тебе встряску. Кто бы мог подумать, что имя Мирьям, напечатанное на иврите, — ведь тысячу раз он его видел на счетах за квартиру — так разбередит ему душу.

Он открыл письмо.

Мой дорогой Барух, не знаю, найдет ли тебя мое письмо, но я надеюсь, что найдет. Как это непохоже на все те годы, когда я знала, где ты, но не была уверена, что мои письма до тебя дойдут. С тех пор многое изменилось, и, слава Богу, по большей части к лучшему. Я постоянно себе об этом напоминаю в эти последние два непростых дня.

Барух, никогда не думала, что однажды придется писать тебе такое письмо. Никогда не думала, что однажды случится так, что я не буду знать, где тебя искать. Именно это стало для меня самым большим потрясением. Хочешь верь, хочешь не верь, но именно это ранило меня больше всего. Что ты исчез для нас. Меня и наших детей. Что стал относиться к самым близким тебе людям как к доносчикам, как к чужим. И все же я думаю, знай я, где ты, мне было бы легче переносить эту боль.

Барух, ведь я не наивна. Я понимаю, что обещания, которые люди дают друг другу в молодости, с возрастом не так-то легко соблюдать. Понимаю все насчет мужчин и искушений плоти. Об этом говорят и мой жизненный опыт, и Тора, которая не уходит от этой темы. Мне шестьдесят, а в плане сексуальном женщина в шестьдесят отличается от мужчины в шестьдесят пять. Я не испытываю того желания и той потребности быть желанной, как тогда, когда я была моложе. Господь, в мудрости Своей, создал женщин и мужчин разными и наделил мужчин способностью сохранять желание до смертного часа. Когда царь Давид состарился, постель ему согревала молодая девушка, Ависага Сунамитянка, а не его жена Вирсавия, некогда столь прекрасная, что ради нее он совершил ужасный грех. В Торе нигде не сказано, что Вирсавия испытывала, видя в постели мужа эту девушку. Неужели ей не хотелось самой о нем заботиться? Или она просто смирилась с тем, что не может дать ему то, что может дать молодая? Разумеется, времена тогда были другие, у царей было много жен, и ни одна из них не могла ожидать, что будет для него единственной. И все же последние дни Вирсавия и Ависага не выходят у меня из головы. В Библии есть только одно место, где Вирсавия и Ависага появляются вместе, — когда Вирсавия приходит к царю Давиду просить оказать ей честь и пообещать назначить Соломона законным преемником трона Израилева. «Вирсавия пошла к царю в спальню; царь был очень стар, и Ависага Сунамитянка прислуживала царю; и наклонилась Вирсавия и поклонилась царю»^[25]. Зачем в Библии упоминается, что с Соломоном была Ависага? Вирсавию тогда это еще больше унизило. Ей пришлось не только умолять мужа выполнить обещание, но умолять в присутствии молодой женщины, которая согревала ему постель. Тем не менее в результате она была вознаграждена. Муж сдержал обещание, и сын ее унаследовал трон и возвел, слава Господу, Первый храм.

Я много думала об этом и о том, какой урок я должна из этого извлечь. Стоит ли признать, что природа мужчин и женщин различна и с этим надо примириться? Знаю, наша близость уже не та, что прежде. Я не Ависага, я Вирсавия. Твоя жена, женщина шестидесяти лет, мать твоих детей. Но после стольких лет брака о чем Вирсавия может просить своего мужа? Позволено ли ей просить только за детей или за себя тоже? То, что у меня нет прежних желаний, вовсе не значит, что у меня вообще нет никаких желаний. Мне все так же необходимо многое другое, что у нас было: уют, дружеское участие, уважение, привязанность, любовь. Неужели те узы, которые нас связывали все эти годы, которые преодолели все препоны, ничего не стоят? А Вирсавия, ей что — ничего не причитается?