Предтеча

— Севир не с вами? — поинтересовалась она у Бродяги.

— Не-а. Срочные дела.

— Плохо. Ладно, зайду позже. Ешьте пока.

Набив живот до отвала, Керс с трудом дополз до кровати и тут же провалился в сон. Снился горящий Терсентум. Толпы осквернённым завороженно наблюдали за оранжевыми языками пламени, лизавшими ненавистные стены дома Мастера. Рядом стояли братья и Твин, почему-то крепко сжимающая его руку.

Проснулся, когда за окном уже было темно. Снег продолжал идти, но ветер стих, что не могло не радовать. Поленья в камине громко потрескивали, комнату тускло освещала масляная лампа.

Бродяги в доме не оказалось. Свалил куда-то, даже не разбудив, но видно, что не так давно. Иначе бы огонь потух.

Понюхав одежду, Керс наморщился. Несло, как от туннельной псины. Под душ бы сейчас, да вряд ли такие удобства здесь найдутся, хотя что-то всё же должно быть. Спросить было не у кого. Тут он вспомнил о приглашении уруттанца и, отыскав в мешке флягу с дымом, направился к юрте вождя. Может тот введёт в курс дела.

Альмод встретил приветливо, сразу налил белой жидкости с пряным запахом и выглянул из юрты, громко кого-то позвав.

— Голоден? — бросил через плечо уруттанец.

— Не отказался бы.

— Сейчас принесут чего-нибудь. Ну как арак?

Керс сделал глоток:

— Неплохо, но дым ядрёней будет.

— Дым? — удивился Альмод. — Как дым можно пить?

— Этот можно, — он протянул флягу.

С сомнением откупорив крышку, уруттанец понюхал содержимое:

— Ну и запах!

— Зато штырит будь здоров, — подмигнул Керс.

— Что такое штырить?

— Попробуй, тогда и узнаешь.

Поколебавшись с минуту, Альмод сделал глоток:

— На вкус как дерьмо, — сплюнул он.

— Это от поганок. Привыкнешь.

Уруттанец, отпив ещё, вернул флягу:

— Лучше арака нет ничего! Все эти ваши вино и дым в подмётки не годятся.

Керс пожал плечами. Какая разница, что глушить? Главное, чтоб вставляло.

— Ты, танаиш, не похож на остальных. Будто и не раб вовсе.

— Что означает танаиш? — полюбопытствовал Керс.

— Танаиш — новые дети Матери-Земли, — пояснил уруттанец. — Любой раб из Легиона может называться танаиш, но не каждый танаиш зовётся рабом.

— Понятно, — протянул Керс. — Слышал, уруттанцы ненавидят осквернённых.

— Нет, не всех, только таких, как ты, меченных, — Альмод с презрением указал на номер.

— Да что ты о нас вообще знаешь? — Керсу почему-то стало обидно за себя и собратьев.

Кто он такой, чтобы судить? Как будто они выбирали, кем стать! Да никого из них и не спрашивали. До сих пор помнит, как проверяли, на что способен. Избивали так, что кровью едва ли не мочился, заставляли на животных показывать, что умеет. Иногда даже снится, как воет от боли несчастный пёс. Тот скорпион, которого сжёг при налёте ни разу не приснился, а собака та долго по ночам приходила. Потом номер набили, прямо на незаживший ожог. Глубоко иглы вводили, боль до сих пор помнит. За слёзы приковывали к столбу на посмешище остальным, за слабость карали плетью.

— Не злись, танаиш. Вас уродуют, вы опасны для себя и других.

— А ты не задавался вопросом, был ли у нас выбор?

Альмод почесал затылок и налил себе ещё арака, не забыв и про кружку Керса:

— Орм говорит, у каждого своё предназначение. Может и вы нужны для чего-то.

— Предназначение? — невесело хмыкнул Керс. — Наше предназначение подтирать задницы свободным. Нравится? Хотел бы так?

Уруттанец нахмурился. Видимо, тон не пришёлся по душе. Керс смотрел в упор, прямо в глаза, и уже был готов к любой реакции.

— А ты мне нравишься, танаиш! — вдруг расхохотался тот. — Такие говорят, что думают. Уважаю честность! Севир был таким же, когда к нам пришёл. Некуда было идти, вот и попросился, чтобы приняли.

— Мне показалось, ты не больно рад был его видеть, — Керс одним глотком осушил кружку.

— Сестру он мою погубил, арйшана кха лагхат!

Керс потупил взгляд. Знал бы Альмод, что он в детстве натворил, даже и не заговорил бы с ним. Сколько бы ни твердил сам себе, что случайность, сколько бы Твин не повторяла, чтобы простил себя, но эту ношу нести ему до самой смерти, а может ещё и потом, оставшуюся вечность.

Альмод тоже молчал, думал о чём-то своём.

В юрту зашла рыжая, неся на плоской тарелке гору жареного мяса. Под мышкой сжимала узелок, в котором, как позже выяснилось, были завёрнуты овсяные лепёшки.

Огненные волосы стянуты в тугие косы, на плечах красная шаль поверх куртки, сшитой из шкур. Видно, что принарядилась. Альмод бросил ей что-то на своём, та буркнула в ответ и с любопытством уставилась на Керса.

— А ты здесь долго быть? — спросила она.

Он пожал плечами.

— Я Агот. Хотеть дружить с тобой, златоглазый.

— Никак влюбилась? — рассмеялся Альмод.

Девчонка бросила угрюмый взгляд на говорившего и пулей выбежала из юрты. Керс прочистил горло. Неловко вышло. Жаль малявку, обидели почём зря.

— Названая дочь Орма, — пояснил Альмод. — Ещё та шельма. Способная танаиш, двигать разное может не касаясь. Шаман к себе взял, когда её мать от лихорадки померла.