Прекрасные и проклятые

Э н т о н и. Господи Боже мой! Теперь еще что такое?

Г л о р и я (помолчав и холодно глядя ему прямо в глаза) . Сразу несколько пунктов. Во-первых, почему ты рвешься за все платить сам? У обоих этих господ денег гораздо больше, чем у тебя.

Э н т о н и. Ну, и что такого, Глория! Они же мои гости!

Г л о р и я. Это не повод для того, чтобы платить за бутылку шампанского, которую разбила Рэйчел Барнс. Потом Дик пытался оплатить этот второй счет за такси, но ты не дал ему.

Э н т о н и. Но, Глория…

Г л о р и я. Когда нам приходится продавать облигации, чтоб оплачивать счета, по-моему, самое время отказаться от чрезмерной щедрости. Более того, на твоем месте я не обращала бы столь пристального внимания на Рэйчел Барнс. Ее мужу это нравится не больше, чем мне.

Э н т о н и. Что ты, Глория…

Г л о р и я (зло передразнивая его) . «Что ты, Глория!» Но почему-то этим летом такое случается слишком часто — с каждой хорошенькой женщиной, которая попадается тебе на глаза. Это становится чем-то вроде дурной привычки, и я не намерена этого терпеть! Если ты можешь резвиться с кем попало, то у меня тоже получится. (Потом, как бы вспомнив.) Между прочим, вот этот Фред, он не окажется вторым Джо Халлом?

Э н т о н и. Ну уж нет. Он, скорее всего, явился подвигнуть меня выдоить из деда немного денег для своего стада.

(Г л о р и я  отворачивается от заметно поскучневшего  Э н т о н и  и возвращается к гостям.

К девяти часам все общество можно поделить на два класса — тех, кто пил постоянно, и тех, кто пил мало или вообще не пил. Ко второй группе относится  Б а р н с ы, М ю р и э л   и   Ф р е д е р и к, и  П э р э м о р.)

М ю р и э л. Хотела бы я тоже уметь писать. У меня возникает множество идей, но, похоже, я никогда не смогу превратить их в слова.

Д и к. Как выразился Голиаф: я понимаю, что чувствует Давид, только сказать не могу . Это замечание было немедленно взято филистимлянами в качестве лозунга.

М ю р и э л. Что-то не улавливаю. Должно быть, глупею к старости.

Г л о р и я (двигаясь нетвердой походкой среди публики, словно подвыпивший ангел) . Если кто-нибудь хочет есть, на столе в столовой осталось немного французских пирожных.

М о р и. Просто невыносимо, даже на пирожных эти викторианские вензеля.

М ю р и э л (с явным удовольствием) . Ну, я вам доложу, вы и нагрузились, Мори.

(Ее грудь — все еще мостовая, которую она готова предоставить копытам любого проезжего жеребца в надежде, что их железные подковы смогут высечь хоть искру романтического чувства из этого мрака жизни…

Чета  Б а р н с о в  и  П э р э м о р  увлечены беседой о чем-то благочестивом, настолько благочестивом, что м-р  Б а р н с  несколько раз пытается проникнуть в область более порочной атмосферы возле центрального дивана. И остается непонятным: длит  П э р э м о р  свое присутствие в сером доме только из вежливости и любопытства, или задавшись целью когда-нибудь со временем создать социологическое исследование о  декадансе американского образа жизни.)

М о р и. Фред, мне представлялось, что вы человек широких взглядов.

П э р э м о р. Так оно и есть.

М ю р и э л. Я тоже. И мне кажется, что одна религия ничем не лучше другой, точно так же, как и все остальное.

П э р э м о р. В любой религии есть что-то хорошее.

М ю р и э л. Я — католичка, но — как я всегда говорю — не прикладываю к этому особых усилий.

П э р э м о р (с незыблемым смирением) . Католическая религия, это очень… очень могучая религия.

М о р и. Я считаю, что человек, способный к таким обобщениям, просто должен оценить тот вздымающийся вал ощущений и раскрепощенного оптимизма, который содержится в этом коктейле.

П э р э м о р (с видом решившегося на все человека берет выпивку) . Спасибо, я попробую… один.