– Ричард Ренлах знал, – повторила Кристин, будто из всех моих слов восприняла только это. – И вы оба лгали мне тогда, в больнице. – Ее черты исказились, она смотрела на меня чуть ли не с отвращением. – Теперь мне все ясно: ты сделал то, о чем тебя попросили, явился ко мне посланцем. Очень хорошо, – заключила она с холодной решимостью. – Вот мой ответ Артуру, и Ренлаху, и всему Братству: я верну этот проклятый документ, когда мне заблагорассудится. Может, и никогда. И не приходи сюда больше. Боже мой, – тихо пробормотала она, – подумать только: я почти позволила тебе, почти поверила… А теперь, – преодолев возмущение, Кристин подняла ко мне бесстрастное, отстраненное лицо, как бы показывая дорогу, – теперь, пожалуйста, уходи, я хочу остаться одна.
Глава 21
Уязвленный, я спускался по холму, злясь на самого себя. Не мог не думать о том, насколько все было близко. «Почему, – укорял я себя, – ты всегда произносишь лишнее слово, но скупишься на одно-единственное, необходимое движение. А теперь почти наверняка все потеряно окончательно». Я прочитал в глазах Кристин подозрение, даже ненависть, а главное – разочарование, а такой взгляд означает полный разрыв. Погруженный в размышления, я шел, не глядя на дорогу, и чуть не наткнулся на другого путника, который взбирался наверх, тяжело дыша. Разболтанная походка и спутанные кудри привлекли мое внимание; я поднял голову. Андерсон тоже остановился, удивляясь встрече. Под палящим солнцем, на длинной улице, погруженной в послеобеденную дрему, мы с ним были единственными живыми существами.
– Похоже, я направляюсь туда, откуда вы идете, – усмехнулся Андерсон и добавил с упреком: – Я ведь просил известить меня, если узнаете о каком-нибудь убийстве. Вы просто притягиваете к себе преступления.
– Преступление?
– Да. Ведь девушку тоже хотели убить, и вы определенно знали об этом, когда мы встречались в прошлый раз. Мне стало известно, что в больнице ее охраняли полицейские, и теперь я хочу задать ей несколько вопросов. И, к счастью, у меня есть в морге хорошие друзья, и я также знаю, что Хинча отравили. Даже о фотографиях знаю.
Тут я посмотрел на него, уже встревожившись по-настоящему. Мне в голову не приходило, кто бы мог ему об этом рассказать.
– О каких фотографиях? – осторожно осведомился я.
– Ах, значит, об этом вам не сообщили? – усмехнулся он. – Что же, снимайте сливки: в ящиках стола у Хинча нашли целую кучу фотографий голеньких девочек. Сначала подумали, будто это снимки эпохи Кэрролла, когда фотография только зарождалась, скажем так, винтажная коллекция. Но на самом деле фотографии современные, только сняты аппаратом Кэрролла, проявлены с помощью тогдашних реактивов и отретушированы в стиле эпохи, чтобы придать им старинный вид. Еще не совсем понятно, продавал ли их Хинч как подлинники того времени или, подделывая под старину, распространял среди педофилов. Нашелся и список клиентов, которые их покупали, нечто вроде двойной бухгалтерии. Лица наверняка высокопоставленные, хотя имена пока неизвестны: записи зашифрованы. Думаю, ни вам, ни мне не доведется когда-либо ознакомиться с этим списком.
Я вспомнил, как в последний раз видел Хинча в коридоре, рядом с изданными им книгами; вспомнил две его маски. Я и вообразить не мог, что есть еще и третья, которая оставалась тайной до самой его смерти. Я спросил себя, не было ли издательство Хинча с самого начала тщательно разработанным прикрытием для этой подпольной деятельности, и представил, как по ночам он принимает и раздает конверты, а может, и при ярком свете дня этим занимаются ни о чем не подозревающие посыльные. Вероятно, Хинч также использовал альбомы фотографий Кэрролла, вставляя там и сям, на той или другой странице недавно сделанные снимки девочек, живущих век спустя, стилизованные под старину, идентичные практически во всем, кроме знака времени, необратимого изменения в его потоке. Подобное скрыто в подобном. Разве по-своему это не то же самое, что версия Пьера Менара, которую мы обсуждали с Селдомом? Фотографии, какими столетие назад Кэрролл прилюдно гордился, не подозревая о «звоночках из будущего», снимки девочек того же возраста, в той же гладкой наготе, превратились сейчас в свою противоположность, в низкое, подлое злодеяние. И подумал тоже, стараясь осмыслить услышанное, что Андерсон по крайней мере ничего не знает о других фотографиях.
– Не верится, правда?
– Нет, она ничего не сообщила мне, – возразил я. – И знаете что: лучше оставьте ее в покое. Она уже достаточно пострадала из-за этой бумаги: прикована к инвалидной коляске.