Преступления против правосудия

При рассмотрении вопроса об ответственности за оговор нельзя не затронуть постоянно возникающие и весьма острые ситуации, когда обвиняемые (подсудимые) отказываются от данных во время следствия явок с повинной, чистосердечных признаний и других форм показаний о совершении ими преступлений, ссылаясь на то, что показания были даны под принуждением. Типичные рассуждения на эту тему изложил А. Д. Прошляков. Как он отмечает, судебная и следственная практика свидетельствуют о том, что по многим уголовным делам обвиняемые, подсудимые и осужденные заявляют о применении к гам лицами, производящими дознание и предварительное следствие, незаконных методов расследования — насилия, угроз, принуждения к даче показаний и т. д. Правоохранительные органы проверяют такого рода заявления, а если они оказываются заведомо ложными, не имеющими под собой никаких оснований, в возбуждении уголовного дела отказывают за отсутствием события преступления. Этим постановлением, констатирующим факт заведомо ложного сообщения о применении незаконных методов расследования, все и ограничивается, никакой ответственности обвиняемые за свои заявления не несут. Между тем эти заявления содержат все признаки ложного доноса[526]. Аналогичные рассуждения можно встретить и у других авторов.

В приведенных выводах есть зерно истины: если при проверке такого заявления бесспорно установлено, что оно заведомо ложное, то его автор подлежит привлечению к ответственности по ст. 306 УК. И для такого решения, казалось бы, достаточно того, что в возбуждении дела по его заявлению отказано за отсутствием события преступления. В реальной жизни все обстоит несколько иначе.

Вопрос о том, было ли совершено преступление, решается на основе оценки доказательств, на которую сильно влияют субъективные факторы. При этом, особенно по данной категории дел, смешиваются два разных понятия: «доказано, что события преступления не было» и «не доказано, что событие преступления было».

Представим типичную ситуацию: подозреваемый (обвиняемый) обращается с жалобой на то, что его избили при допросе, и представляет медицинские документы о побоях, которые по времени нанесения совпадают со временем задержания. Сотрудники милиции не признают факты нанесения побоев, а других доказательств нет (нередко потому, что их и не ищут). Поскольку побои все же есть, то налицо признаки преступления и в соответствии с ч. 2 ст. 140 УПК имеются основания для возбуждения уголовного дела. Другой вопрос — будет ли доказано, что побои нанесли работники милиции или кто-то другой (например, сокамерники либо заявитель сам себе), но это может быть выяснено в результате расследования. При недостаточности доказательств того, что побои были результатом насилия со стороны сотрудников милиции, нужно констатировать, что лицо, действия которого были причиной побоев, не установлено, т. е. дело должно быть не прекращено за отсутствием события преступления, а приостановлено на основании п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК.

Однако такое решение крайне невыгодно работникам прокуратуры, во-первых, из чисто прагматических соображений: приостановление дела на основании п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК означает, что преступление было совершено, но не раскрыто, а это явный брак в работе следственных органов; отказ же в возбуждении дела за отсутствием события преступления недостатком в работе не считается. Кроме того, прокурорские работники, которые вместе с сотрудниками милиции раскрывают преступления, зачастую не заинтересованы в обнаружении фактов насилия по отношению к допрашиваемым, которые признались в совершении преступления, ибо это повлечет исключение признания из числа доказательств.

Следовательно, в подобных случаях (а они типичны) отказ в возбуждении дела за отсутствием события преступления вовсе не означает, что этого события точно не было, поэтому такая мотивировка отказа не может считаться достаточным основанием для привлечения заявителя к ответственности за ложный донос[527]

.

Для наглядной иллюстрации того, к чему привела бы реализация критикуемой позиции, можно привести пример из художественной литературы — гоголевского «Ревизора», когда унтер-офицерская вдова обвинила городничего в том, что по его приказу ее высекли, а городничий заявил, что она сама себя высекла. Если бы чиновники, подчиненные городничему, провели расследование, то они наверняка прекратили бы дело в отношении городничего за отсутствием события преступления. После чего, реализуя предложения авторов критикуемой позиции, бедную вдову привлекли бы за ложный донос и она оказалась бы дважды потерпевшей — и от городничего, и от суда...