Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

– Повторяю: вы не Мольер… Если дозволить к представлению вашу комедию, то ничего священного уже не останется.

Он настораживается, он чувствует, как меняется настроение короля, его тон становится вкрадчивей, мягче:

– Позвольте напомнить вам, ваше величество, что не пороки сами по себе и не связанные с ними происшествия порождают безнравственность на сцене, но отсутствие уроков и назидательности. Из довольно ожесточенной борьбы между злоупотреблением властью, забвением нравственных правил, расточительностью и всем, что есть привлекательного в обольщении, с одной стороны, и душевным пылом, остроумием, всеми средствами, какими задетый за живое подчиненный способен противопоставить этому натиску, с другой стороны, в моей комедии возникает забавное сплетение случайностей, в силу которых муж-соблазнитель, раздосадованный, усталый, измученный, то и дело терпящий крушение своих замыслов, принужден три раза в течение дня падать к ногам своей жены, а жена по своей доброте, снисходительности и чувствительности прощает его. Что же достойно порицания в этой морали? Скорее следует согласиться, что это глубокий нравоучительный смысл…

Король вздрагивает:

– Нравоучительный смысл?! На самом деле вы хотите сказать прямо со сцены, что у вашего короля мелкая душонка, что ваш король не выносит статеек, в которых осуждается его правосудие!

Он явно хватил через край, ему приходится отступать, он спешит:

– Простите мою дерзость, ваше величество, однако же я не имел…

Король наконец овладевает собой:

– Вам не нравится моя Бастилия!

Он пробует нерешительно улыбнуться:

– Она мало кому нравится, ваше величество…

Но король уже вылезает из своего широкого кресла, поднимается во весь рост и произносит так грозно, как только может:

– Я скорее позволю разрушить Бастилию, чем позволю поставить вашу комедию, ваш пасквиль, пасквиль, вернее сказать!

И делает жест.

Пьер Огюстен понимает его. Ему приходится удалиться. Он удаляется, но он удаляется в бешенстве. Один монолог! Всего один монолог! Достаточно изменить, достаточно сократить, достаточно выбросить! А он-то старался, он убеждал! Всё напрасно! Король понимает только фразы, слова, у него слишком мало ума, чтобы проникнуть в смысл, в тайные перипетии сюжета. Ах, как он глуп, как он глуп, что тратил силы ума, чтобы его убедить!

Вот прекрасный урок! В «Севильском цирюльнике» он кое-что смягчал, кое-что выпускал в угоду столь же глупой королевской цензуре. На этот раз он не пойдет ни на какие уступки. Его комедию поставят именно так, как он её написал. Он вступает в борьбу против всех привилегий, в том числе против привилегии королей запрещать или пропускать на сцену комедии. Он полагает, что неизбежная бездарность правителей должна быть ограничена конституцией, ограничена как можно основательней и как можно скорей, иначе Франция опустится до ничтожества, если с ней не приключится что-нибудь худшее, о чем он не желает и думать. Из его комедии следует прежде всего, что на все места в государстве должны выдвигаться умные, исключительно одаренные люди, способные понимать и действовать в соответствии с обстоятельствами. В этом прежде всего он видит спасенье страны. В сущности, он спешит, наперекор королю, спасти таким образом Францию от разрушительных потрясений, как его Фигаро спасает бестолкового Альмавиву на краю бездны разврата и возвращает его в супружеские объятия.

В карете его терпеливо ждет верный Гюден де ла Бренельри. Он видит его встревоженное лицо. Он помещается на свое место и не дожидаясь вопроса, отвечает на него решительно и твердо:

– Король не желает, чтобы она увидела сцену, а я говорю, что её поставят и будут играть, будут, будут всенепременно, будут играть хотя бы в Нотр Дам!

Глава восемнадцатая

Комедиант против короля

Он начинает действовать без промедления. С его новой комедией пока что знакомы только друзья и актеры театра, короля и цензоров он в этот счет не берет. Тем не менее он ней ходят упорные слухи, остроты, вырванные из неё тут и там, уже перелетают из гостиной в гостиную и попадают на улицу. Так пусть с ней познакомятся все и пусть знают, что именно было угодно запретить их королю!

С этого дня он вооружен и опасен. Он усердно посещает салоны. Он у всех на виду. Достаточно ему появиться, как все взоры обращаются на него. Как же иначе? Ведь он знаменит, и всем хочется знать, одним с сочувствием, другим со злорадством, как он выпутается и сможет ли выпутаться из этой новой беды. Его обступают. Его засыпают вопросами. Его просят рассказать о комедии, которая уже становится знаменитой, единственно оттого, что наш король почему-то её запретил, этот увалень, этот чудак. Всем очень хочется, чтобы он её прочитал.