Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Надо прямо сказать, обещание дается серьезное, а так старый король Людовик ХV только что умер, а юный король Людовик ХV1 ещё не успевает запятнать себя никакими жестокостями, здесь выражается давний и продуманный взгляд Пьера Огюстена на королевскую власть вообще, независимо от характера и личности современных монархов.

Как там далее развивается действие, уцелела ли голова или осталась на месте, трудно сказать. Отрывков сохранилось немного, да и тот первый набросок вряд ли был доведен до конца. Дело в том, что он пишется прозой, видимо, для начала, чтобы привести в порядок и осмыслить возникший сюжет. Не мог же Пьер Огюстен, в самом деле, не знать, что в оперном либретто требуются стихи.

Конечно, он это знает, да в том и беда. Стихов-то он не умеет писать. Стихи у него, даже в песенках, из-под пера выворачиваются несколько дубоватыми, до гармонии и поэтичности им до крайности далеко. А тут все-таки опера. Самой собой, стихи должны быть получше, чем в уличных песенках. Хотя бы немного. Ведь эти стихи будут петь, и многие их недостатки неизбежно скрасятся пением.

Тем не менее, должны быть получше, а у него, как он ни старается, выходит всё пятый сорт. Слава Богу, он достаточно одарен эстетическим чувством и умеет взглянуть на себя трезвым взглядом. Глядит и видит, что стихи никуда не годятся, даже для оперы. И опять слава Богу, он не тот человек, который отступает перед преградами, даже если громоздятся они в нем самом. Он начинает учиться и учится все десять лет:

«Я сочиняю весьма короткие стихи, потому что музыка делает их значительно длиннее. Я уплотнил все события, ибо музыка разбавляет сюжет и вынуждает нас терять много времени зря. Я старался сделать свой стиль как можно более простым, чтобы поддерживать интерес к происходящему, потому что музыкальные фигуры и без того слишком расцвечивают его, и смысл искажается от избытка излишний украшений…»

Инстинктом и размышлением он встает на правильный путь. Он начинает писать короче и проще, его корявые стихи становятся сносными, во всяком случае их уже можно петь.

Упорным и неотступным трудом добившись такого успеха, он берется заново проработать сюжет. После первых набросков много воды утекло. Мир вокруг него изменился почти кардинально. Изменился он сам. Он ощущает в себе громадные силы. Его опера уже видится ему грандиозным, почти космическим действием. Прежде всего в увертюре, что избранный сюжет только частность, но эта частность возводится к общему, даже всемирному: всюду, мол, так, господа, это рок. Он выпускает на сцену Природу, Ветры, Зефир и Гений огня и ставит перед композитором немыслимую задачу – передать в музыке потустороннее могущество всех этих трудно вообразимых и невидимых сил. Он так и пишет:

«В увертюре громко звучат голоса небес…», только-то и всего, «…а потом раздается страшный удар от соприкосновения всех стихий. Когда поднимается занавес, видны лишь тучи, которые разрываются, и тогда поднимаются свободные Ветры. Они кружатся в вихре, который переходит в очень быстрый танец…»

Трудно сказать, представляет ли он, как на оперной сцене этот очень быстрый танец можно осуществить, но в его воображении всё это, видимо, осуществляется очень легко.

Тут на сцену выступает Природа. Она приближается к этому вихрю. Стремясь показать, что это Природа, а не что-то другое, он вручает ей палочку, которая должна быть украшена всеми плодами земли. Бедный художник, которому предстоит разработать этот костюм, ему не хватает только зверей. Явленная в таком виде Природа поет, разумеется, повелительным тоном:

Не тревожьте море и эфир,Непокорные ветры, вернитесь в темницу!

Пусть владеет пространством Зефир,В Мирозданье покой воцарится!

В этом духе идет вся увертюра. После увертюры следует действие. Тут никакой Природы, никаких Зефиров и Ветров, с ними покончено. Действие разворачивается в вымышленном царстве Ормосе, которое он, исключительно по соображениям маскировки, помещает черте куда, в экзотические пустыни Персидского залива, что, натурально, не может ничего изменить. В сущности, у него единственный сюжет на все случаи жизни: господин и богач, слуга и бедняк и простушка, жертва насилия, на которую посягает господин и богач и которую слуга и бедняк обязан спасти. В опере это король Атар, солдат Тарар и невеста солдата Астазия. И подобно тому, как комедия называется не по имени господина, а по имени слуги «Женитьба Фигаро», так и опера называется по имени солдата «Тарар». Впрочем, имеются и оттенки, очень значительные. Тарар – солдат, за себя он получает возможность постоять не только хитростью, изворотливостью ума, но и мечом. И король Атар уже не мягкий, безвольный, в сущности, неопасный, чуть не безвредный Альмавива, а всесильный властитель, истинный деспот, который действительно способен в любую минуту голову отрубить. Он так прямо об этом и говорит: