– Мы ещё послужим Франции назло им всем! Только этим я утешаю себя! Однако скажите, в какой форме этот мошенник просил передать мне его предложения, чтобы я мог правильно судить о вещах.
– Он сказал приблизительно так: «Убедите вы этого Бомарше уступить мне свой груз на флорин дешевле, чем предлагает правительство. Если он станет торговаться, ему не поздоровится. А если он согласится, тотчас получит деньги в Антверпене». Мне пришлось напомнить ему, что я не уполномочен принимать этот груз для него. Он засмеялся: «В этом я не нуждаюсь. Я всё беру на свою ответственность». И ещё имел наглость прибавить: «Вы принимаете этого Бомарше у себя. Предупреждаю, это может вам повредить. Подумайте об этом, прошу вас». Он очень уверен в себе.
Вот теперь всё окончательно ясно. Тут ему нечего делать. Остается смириться, понести кое-какие убытки, получить своё золото, возвратиться с миром в Париж и вновь укрыться в спасительной тени, которая предпочтительна для каждого старого человека, тем более если этому старому человеку выпало несчастье доживать свой век в смутные, беспощадные времена.
Как бы не так! Жаждет человек отечеству послужить, несмотря ни на что:
– Передайте этому господину, что я с презрением отвергаю его предложения. Ему моих ружей не видать!
Он торопит посла поскорее отправиться в гавань, где всё ещё ждут погрузки три его корабля, и во что бы то ни стало завершить это дело:
– Франция получит эти ружья, но получит их от меня, и по той цене, по которой я их уже продал, ни одним флорином дороже. Эти разбойники не поживятся ничем!
Посол уклоняется:
– Подождем, пока прибудет залог. Я пишу министру, чтобы он выслал его.
Приходится ждать. Он ждет три недели. В конце четвертой он не выдерживает и шестнадцатого октября отправляет министру письмо, подвигнутый победой Дюмурье при Вальми. Он напоминает ему его обещания. Он извещает его о тех новых кознях мошенников, на которые натолкнулся в Гааге. В конце письма он торжественно прибавляет как истинный коммерсант и патриот:
«При первом известии о наших успехах, наши сто двадцать пять миллионов поднялись на пятнадцать процентов. Сейчас обменный курс тридцать шесть с половиной. Нужно быть за границей, чтобы понять, какое безмерное удовольствие приносят хорошие новости из Франции. Радость здесь доходит до исступления. Радуешься не только добрым новостям, но и досаде, которую они причиняют врагам…»
Ждет ещё десять дней. Шестого ноября отправляет министру второе письмо, на пяти страницах с постскриптумом. Девятого ноября пишет третье, на этот раз очень короткое:
«В момент, когда Франция одерживает такие победы, человек, занимающийся делами в Голландии, чувствует себя в ужасном изгнании.
Но я обречен на это изгнание до дня, когда получу от Вас не оставляющее сомнений письмо о высылке залога, или до момента, когда мне не останется ничего другого, как выехать во Францию, чтобы доказать на родине патриотизм моих действий…»
Он теряет терпение, когда получает наконец громоподобный ответ:
«Я получил, гражданин, Ваше письмо из Гааги и медлил с ответом только потому, что до меня дошли новые сведения о партии оружия, задержанной по приказу адмиралтейства в Гааге. Не входя ни в детали Вашей спекуляции, ни в её цели, я просто введу Вас в курс того, что мне сообщили о качестве упомянутого оружия. Оно уже послужило волонтерам во время последней попытки голландских патриотов совершить революцию. Проданное затем бельгийцам, которые также пользовались им во время своей революции, оно, наконец, было куплено голландскими купцами, от которых Вы получили его.
Не спорю, залог в сумме пятидесяти тысяч флоринов, который требуется для снятия эмбарго с этих старых ружей, избавил бы Вас от немалого затруднения найти им сбыт. Не спорю, договор, заключенный между Вами и бывшим министром Лажаром, весьма выгоден Вам. Но, гражданин, имейте совесть и признайте, в свою очередь, что мы были бы болванами, если бы одобрили и подтвердили такого рода договор. Наши взгляды и принципы коренным образом расходятся со взглядами и принципами наших предшественников. Они прикидывались, что хотят того, чего на самом деле не хотели, тогда как мы – добрые граждане, добрые патриоты, искренне желающие творить благо и стремящиеся к нему, – мы выполняем долг, к которому нас обязывают наши посты, столь же добросовестно и честно, сколь прямодушно.
С некоторого времени я не вмешиваюсь в закупку оружия. Эти торгашеские операции никак не соответствуют роду деятельности и знаний, которые требуются моим ведомством. В минуту крайности, когда в ружьях была острая нужда, жадно набрасывались на всё, что подворачивалось. Сейчас, когда она миновала, военный министр обращает внимание прежде всего на доброкачественность ружей и умеренность цены. Это меня не касается, и я перестал этим заниматься…»