Ему ещё представляется, что в таком случае у него остается возможность продолжить борьбу и переправить ружья во Францию в то самое время, когда испытывает такую крайнюю нужду в этих ружьях. Но первого декабря он раскрывает гаагскую газету и читает парижские новости от двадцать третьего ноября:
«Вчера был издан декрет, которым отдавалось 120 приказов об аресте. В связи с этим здесь вчера опечатывали имущество преступников, в частности, в доме Бомарше, участника и члена клики заговорщиков, который писал разные письма Людовику ХV1…»
Он даже смеется. Ведь это полная чушь! Он писал королю? Конечно, писал, ведь он выполнял его поручения и вел с ним дела, которые, между прочим, касались поставок оружия американским повстанцам, из чего следует, что эти письма нисколько не позорят и ни в чем дурном не обличают его. Он – «участник и член клики заговорщиков»? Это после того, что он жаждет поставить шестьдесят тысяч ружей революционным войскам, а революционные министры ставят ему палки в колеса? Полный бред!
Однако к нему приходят друзья. Они предупреждают, что если он хочет узнать ужасные новости, он должен немедленно отправиться в Лондон, поскольку тамошние друзья не решаются писать ему об этом в Гаагу.
Разумеется, он отправляется, полагая, что отправляется всего на несколько дней, о чем ставит в известность прежнего французского посла, поскольку новый где-то затерялся в пути.
Ну, в море мотает его, как всегда. В довершение бед, пакетбот, на который ему удалось попасть за немалые деньги, чуть не пошел ко дну.
Все-таки он добирается. В Лондоне ждут его письма. Подобно грому небесному пишет Гюден де ла Бренельри:
«Если Вы читаете это в Лондоне, на коленях возблагодарите Господа Бога, ибо Он сберег Вам жизнь!..»
И передает ужасные вещи: его собираются арестовать и убить, уже отдан приказ, уже скачет курьер. И это не всё. Кто-то из высших кругов, возможно министр иностранных дел, разыскивает во вновь избранном Национальном конвенте неприметного депутата, торговца холстом из Версаля, который горит патриотическим жаром и по характеру склонен обличать всех на свете, кроме себя самого. Самым злостным, клеветническим образом ему излагают историю с ружьями, и этот Лоран Лекуантр взгромождается на трибуну и обвиняет Пьера Огюстена Карона де Бомарше в государственной измене, в измене революции, в измене Франции, несмотря на то, что лично он не замечен ни в каких благородных делах на пользу этой самой революции и Франции. Он кипятится:
– Я обвиняю этого низкого и корыстолюбивого человека, который, прежде чем низвергнуть отечество в пропасть, им для неё уготованную, оспаривает у других гнусную честь сорвать с родины последние лохмотья! Я обвиняю этого человека, порочного по натуре и прогнившего от ненависти, который возвел безнравственность в принцип и злодейство в систему!..
Тут поразительна не только ложь обвинения. Тут поражает набор громких, бессмысленных фраз, которые именно своим истерическим пафосом угрожают обвиненному смертью. Кажется, кто может поверить в эту напыщенную риторику. Но все представители нации, избранные из кого ни попало всеобщим голосованием, кроме напыщенной риторики, ничего не умеют. Они слышат родимые, для их уха сладкие звуки: заговор против Республики, расхищение народных денег, преступная связь с бывшими министрами, назначенными на свои посты королем. И приговор незамедлителен, ясен и прост: Пьер Огюстен Карон де Бомарше объявляется эмигрантом, его имущество подлежит конфискации, то есть расхищению самими представителями обобранной нации, а случае его возвращения его ждет не дождется топор гильотины.
В сущности, это конец. Дело передается в Комитет общественного спасения, которым заправляет Дантон, а Комитет общественного спасения работает как хорошо отлаженный часовой механизм. В этом учреждении обвинение означает приговор, а приговор означает смерть. И никому за всю историю этого учреждения не удалось ускользнуть от его железной руки.
Возвратиться во Францию – значит рискнуть головой. Неизвестно, насколько это понимает возмущенный до глубины души Пьер Огюстен, но он решает вернуться, вернуться немедленно, нужно только немного денег занять. Он бросается к тому английскому другу, которому уже должен десять тысяч фунтов под залог своего имущества, и просит прибавить к этому долгу сотню-другую. Чего захотел! Перед ним хоть и друг, компаньон во многих торговых делах, но прежде всего английский часовой механизм, который действует с той же неумолимостью, что и Комитет общественного спасения. Для английского механизма не существует дружеских чувств. Для английского механизма существует только прибыль или убыток. В данном случае он терпит убыток, ведь имущество его бывшего компаньона арестовано и не сегодня, так завтра пойдет с молотка. Потерять десять тысяч фунтов стерлингов? Да никогда! Пусть лучше сгниет этот чертов Карон, если не принесет на тарелочке его кровные стерлинги!
И английский механизм отправляет Пьера Огюстена в долговую тюрьму.
Глава двенадцатая
До поседнего вздоха