Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Я пренебрег бы тем, что ноги меня не держат, и приказал бы доставить меня в Париж на носилках вслед за моим прошением, пусть бы даже смерть ждала меня по прибытии. Но я заперт в тюрьме до получения ответов из заокеанских земель. Впрочем, я подумал о том, что, поскольку, пока меня не было во Франции и именно для того, чтобы я не мог туда вернуться, против меня возбудили народную ярость, моему возвращению должно предшествовать хотя бы начало оправдания. У меня в руках имеются доказательства того, что меня хотели убить, чтобы помешать моему полному и безусловному оправданию. Пелена спадет с глаз, как только меня выслушают, а я примчусь, чтобы заставить меня выслушать, как только друзья пришлют мне залог.

Это дело с ружьями – такая чудовищная нелепость, что я никогда не поверил бы в возможность обвинительного декрета, с ним связанного, если бы газета гаагского двора от 1 декабря не напечатала черным по белому вслед за доносом о ружьях следующие слова:

“Вчера, 22 ноября, всё было опечатано в доме Бомарше, который также принадлежит к числу крупных заговорщиков и состоял в переписке с Людовиком ХV1”.

Я привожу Вам перевод этих строк, но я написал в Гаагу и просил выслать мне в Париж полдюжины экземпляров этой газеты от 1 декабря. Я был озабочен только этим обвинением. Остальные подтасованы так же неумело, и я не премину доказать это самым исчерпывающим образом.

Отправляя это письмо, министр-гражданин, я одновременно посылаю за моим врачом, чтобы выяснить, когда, по его мнению, я буду в силах выдержать путешествие по суше и по морю. Тотчас по прибытию залога я выезжаю в Париж. Страх смерти не помешает моему отъезду. Напротив, опасаясь одного – умереть, не обелив себя и, следовательно, не отмстив за всю эту нескончаемую цепь жестокостей, – я пренебрегу всеми опасностями.

Если мне выпадет счастье получить разрешение уехать отсюда, я сдам в лондонскую судебную регистратуру заверенную копию этого письма, – пусть, на всякий случай, останутся доказательства того, что я не эмигрант и не трус и что я предвидел свою судьбу. И если кинжал поразит меня раньше, чем Национальный Конвент, ознакомившись с публикацией – моей защитительной речи, вынесет свой приговор, пусть все поймут, что мои враги не допустили, чтобы я оправдался при жизни, к вящему посрамлению моих обвинителей. И пусть тогда общественный гнев обрушится на моих близких и наследников, если, располагая документами, они не добьются моего оправдания после моей смерти.

Министр юстиции, я заявляю Вам также, что в моем оправдании насущно заинтересована нация, ибо моя поездка в Голландию важна для неё. И если, до моего оправдания, мое имущество будет продано, как собственность эмигранта, я предупреждаю Конвент, что, как только я буду им выслушан, он будет поставлен перед печальной необходимостью выкупить всё обратно, как имущество достойного гражданина, которое было продано в результате чудовищных наветов…»

Письмо замечательное во всех отношениях. Оно написано искренне, страстно, с такой уверенностью в свою невиновность, что невольно производит сильное впечатление на любого, кто его прочитает. Он клянется даром отдать отечеству все эти ружья, если не оправдается, когда его выслушают. Он отдает в залог свое имущество и свою жизнь. Такие клятвы не могут не подействовать даже на закоренелого палача, а министр юстиции все-таки не палач.

Но едва ли все эти благородные чувства и клятвы могли бы заставить республиканских министров пойти навстречу уже обличенному заговорщику, занесенного в число эмигрантов, стало быть, смертников. Республиканские министры нуждаются в этих ружьях, как перед тем в них нуждались министры короля. Даже больше, чем те. Война продолжается. Не сегодня, так завтра в войну вступят Англия и Голландия. Очень возможно, что за ними последует и Россия. Тогда против Франции окажутся все вооруженные силы Европы. А в это самое время Франции нечем вооружить добровольцев, которые с гневом в сердце поднимаются на защиту отечества. Ружья, ружья нужны, а без этого странного человека шестьдесят тысяч ружей из Голландии не привезти. Республиканскому правительству он нужен живым, как был нужен вчера и позавчера, и это правительство очень хорошо понимает, что этого человека по пути следования могут убрать именно те, кто жаждет поражения Республики и восстановления короля.

И он в своем заточении получает единственное разумное письмо, как выражается он, за всё время, как он переписывался высокопоставленными лицами Франции: