Презумпция лжи

Понятно, что перепроверка такого масштаба дело уже не переводческое, а профессиональных историков. Я же могу только с некоторой долей уверенности предположить, что нечто подобное и должно было мешать Литвинову писать мемуары: о чём ни скажи правду, за какой пустяк ни уцепись — да вот хоть лондонской светской репортёрше пожалуйся на проходной двор, в который твою гостиную превратили — как тут того и гляди потянется ниточка совсем не гуда, куда следует. И вот эта вездесущая непредсказуемость событий в его собственной биографии и должна была, как мне кажется, угнетать Максима Максимовича и заставлять его по вечерам рвать всё, что написал с утра.

ДУМАЮ, трёх приведённых примеров достаточно, чтобы увидеть, как на практике отнюдь не из-за происков советской или какой-то ещё «тоталитарной» пропаганды, а просто из-за наслаивающихся друг на друга искажений и пробелов в биографиях конкретных деятелей кукожится и дробится на всё менее понятные и потому всё более несвязные куски настоящая биография исторического события, в котором эти деятели играли значимые роли.

Дальше, понятное дело, свято место пусто не бывает; и когда настоящие биографии из нашего поля зрения исчезают, заполнять эту разрастающуюся пустоту начинает миф. Много мифов; и об отдельных исторических фигурах, и о самих исторических событиях.

Из уже упомянутых особо показательна в этом смысле судьба Марии Игнатьевны Будберг. Ведь к созданию мифов о ней тоталитарная пропаганда не причастна вообще: все без исключения сказания о Муре рождены в мире свободном и демократическом; и тем не менее, мало о ком ещё из наших недавних исторических персонажей представление в наших умах укоренилось бы в столь размалёванном виде.

Мемуары или Воспоминания о мусоре

НИНА Берберова в «Железной женщине» вспоминает свою последнюю — случайную и мимолётную — встречу с Мурой в 1937 г. на очередном мероприятии ПЕН-Клуба. Берберова тогда спросила Муру, когда же она, наконец, напишет мемуары:

Склонив голову набок и с минуту смотря мне в глаза, она тихо и как-то хитро, словно внутренне смеясь надо мной, сказала:

— У меня никогда не будет мемуаров. У меня есть только воспоминания.

На первый взгляд Мура, ввернув удачный, в данном случае двуязычный, каламбур,[75] просто ушла от ответа на вопрос, на который не захотела или не посчитала нужным ответить, да к тому же собеседнице, ей лично несимпатичной[76]. Причём вполне возможно, что именно так оно и было, что никакое «двойное дно» Мура в свой каламбур встроить и не пыталась.

Но с другой стороны, особенно оглядываясь на те события сегодня, трудно отделаться от мысли, что Мура сознательно провела эту трудно различимую для постороннего глаза грань, не рассмотрев которую не ощутить полную противоположность, даже несовместимость Берберовских мемуаров

и Муриных воспоминаний.

Склонен так считать в силу подсказки, которую постоянно держал в памяти всё время, пока пытался побольше узнать и понять о Муре, и которую сама Мура и сформулировала уже совсем незадолго до смерти в одной из бесед с Ларисой Васильевой:

— Как ты думаешь, на кого я работала? — спросила она, то ли угадав мою мысль, то ли продолжая свою. — В Лондоне многие считали, что я красная разведчица. В Москве меня припутывали то к Англии, то к Германии. Один очень осведомленный немец связывал меня с итальянской разведкой. Тут все на поверхности: работала на Локкарта, жила с ним — его шпионка. С Горьким жила — советская Мата Хари. С Будбергом связалась — на буржуазную Эстонию работала.

(…)