Презумпция лжи

Она (Мура) любила мужчин, не только своих трех любовников, но вообще мужчин, и не скрывала этого, хоть и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и возбуждает и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти ее, и мужчины это знали, чувствовали это в ней и пользовались этим, влюбляясь в нее страстно и преданно. Ее увлечения не были изувечены ни нравственными соображениями, ни притворным целомудрием, ни бытовыми табу. Секс шел к ней естественно, и в сексе ей не нужно было ни учиться, ни копировать, ни притворяться. Его подделка никогда не нужна была ей, чтобы уцелеть.

Этот абзац странен даже не подробностями, которые только стоя в спальне у постели и можно вызнать, а в первую очередь тем, что на всех последующих трехстах пятидесяти страницах Берберова не рассказала ни одного эпизода, ни одной даже просто детали не привела, которые хоть как-нибудь оправдали бы столь развёрнуто-конкретную и недвусмысленную оценку. Наоборот. Из текста самой же Берберовой следует, что не только в сексуальной, а даже и в духовной жизни Муры, вышедшей замуж ещё совсем девчонкой и дожившей до глубокой старости, были (не считая фиктивного брака с бароном Будбергом): рано погибший муж Иван Александрович и затем поочерёдно Робин Брюс Локкарт, Максим Горький и Герберт Уэллс. И всё. По тем временам — недостижимый и непревзойдённый образец целомудрия и сдержанности.

На основании чего тогда — и зачем? — Берберова сходу позволила себе такое нелестное во времена написания её книги суждение? Почему при чтении её мемуаров

не покидает ощущение, что вот эта-то «случайность», в отличие от упомянутых в предыдущей главе, как раз очень продуманна?

^{___________________}

Попутное грустное наблюдение. Если бы «Железную женщину» в таком виде вдруг задумали издать в Англии, то и Берберову, и её издателя английский суд при первой же жалобе, тут же жестоко покарал бы за вопиющий libel,[81]

а весь тираж повелел бы из оборота немедленно изъять. В связи с чем и грустно — и даже душевно неприятно — не то, что в Москве книгу издали без всех этих проблем (тут особенно удивляться нечему), а то, что никто из наших «шестидесятников» — тогдашних властителей дум и врачевателей душ — даже не попытался возмутиться по поводу этой очевидной безнравственности в книге Берберовой (а про нравственную наивность нас, её восторженных рядовых читателей, даже и говорить не хочется). Мура в который раз, уже даже уйдя в мир иной, даже у себя на вроде бы опять свободной родине осталась опять одна, опять без защиты. И потому так горько читать вот эти её пророческие слова, сказанные в Лондоне на старости лет всё той же советской писательнице:

— При моей жизни Нина ничего не опубликует, — говорила баронесса, когда ей со всех сторон доносили о замысле Берберовой, — побоится. Я ее по судам затаскаю. Она ничего про меня не понимает. Не понима-а-а-ет. Знать — знает. Много. Насобирала мусору по углам…

«А сколько, интересно, большевиков вы знаете?…»