Придворное общество

Но одна тенденция, имеющая особенное значение для последующего развития, со всей отчетливостью обозначилась уже при Франциске I. Дистанция, разделяющая тех людей, которые принадлежат ко двору, и тех, которые к нему не принадлежат, приобретает все большее значение в рамках социального поля. Чем сильнее утрачивают свое значение традиционные функции сюзерена, вассалов и рыцарей, обосновывавшие и поддерживавшие до сих пор дистанцию между дворянством и другими слоями, тем большую социальную значимость приобретает «принадлежность ко двору» как функция, служащая основанием дистанции и престижа[155]. Возникающая таким образом разделительная линия проходит и через само дворянское сословие. Одна часть старого дворянства попадает в новую аристократию, образующуюся на основании принадлежности ко двору, другая же часть не попадает. Одновременно ряду буржуа удается получить доступ в эту замыкающуюся новую группу и выдвинуться в ней. Так в эту эпоху совершается структурная перестройка дворянства на основе иного, чем прежде, принципа обособления и конституирования группы.

Огромное значение для общественной структуры ancien régime имеет сосуществование и взаимопроникновение двух этих форм социального обособления — дистанции, обусловленной наследственной сословной и ленной функцией или профессиональными функциями, с одной стороны, и дистанции, обусловленной принадлежностью или непринадлежностью ко двору, с другой. Последняя проявляется в существовании придворной и непридворной знати, а позднее также и в существовании придворной или близкой к придворному обществу и подражающей ему сословной буржуазии — и буржуазии непридворной, занятой профессиональным трудом.

«Сеньоры французских королей были поначалу не просто советниками, они были законодателями»[156]. Начиная примерно с Филиппа IV, хотя и с известными колебаниями, власть королей над дворянством во Франции росла очень постепенно и непрерывно

. В ту эпоху, которую мы обыкновенно называем Ренессансом, в правление Франциска I, а затем в XVII веке — Генриха IV лишь достигло завершенности то, что было уже давно подготовлено. Эта постепенность и преемственность были одной из решающих причин того, что в придворном порядке хотя и в снятом, трансформированном виде — все же сохранилось многое от порядка средневекового, феодального. Не вдруг и не в короткое время, но в постепенном движении короли сокращали власть дворянства и ограничивали притязания Генеральных штатов на участие в управлении государством[157]. А сколь важную роль играла при этом «свобода распоряжения денежными средствами подданных в силу независимости от органов сословного представительства»[158]

, можно ощутить, например, если сопоставить положение Франциска I, который был практически независим от согласия сословий, с гораздо более скованным и в этом отношении гораздо более сложным положением Карла V.

Затем, в XVI веке произошел своего рода откат. Сословные собрания опять стали созываться чаще, схватки[159] за власть между ними и королями вновь стали ожесточеннее. Конечно, социальные корни религиозных войн во Франции распознать без весьма обстоятельного социологического исследования (а такого пока нет) сравнительно трудно — прежде всего потому, что в них, совершенно независимо от собственно религиозного раскола, самым различным образом переплелись между собою борьба группировок знатных семейств за престол, борьба нищающего из-за последствий денежного хозяйства и ослабленного дворянства за новую точку опоры и в то же время как в отдельных частях дворянства, так и прежде всего в городских слоях мощные тенденции к сохранению или восстановлению сословных прав и свобод[160]

.

Но, как бы то ни было, если мы говорим, что в конце религиозных войн, с победой Генриха IV, была предрешена также победа неограниченной королевской власти над всеми противостоящими ей социальными слоями, а значит, в том числе и над дворянством, — то ни в коем случае не следует забывать, что подобная формулировка передает до известной степени верно только результат этих битв. В самих же конфликтах фронты и намерения сражающихся отнюдь не были однозначно определены таким образом. Как часто бывает, эта формулировка создает иллюзию, будто то, что получилось впоследствии, тождественно с тем, чего отдельные люди и группы людей на самом деле хотели изначально; отдельные индивиды представляются планирующими, творящими и созидающими то, что в действительности может быть понято только в свете всего переплетения людей и их желаний в обществе, в свете констелляции социального поля как целого и в свете тех возможностей, которые оно предоставляло отдельным группам и индивидам.

11.