Когда наш придворный достигнет этой ступени, его хоть и можно назвать весьма счастливым влюбленным по сравнению с погрязшими в убожестве чувственной любви, но я все-таки не хочу, чтобы он этим и довольствовался. Нет, пусть отважно идет вперед по возвышенному пути вслед за вожатым, ведущим его к пределу истинного счастья. И вместо того чтобы выходить мысленно из себя, как тот, кто хочет рассмотреть телесную красоту, пусть обращается он внутрь себя, чтобы созерцать видимое очами разума, которые начинают приобретать остроту и проницательность, когда очи тела теряют лучшую часть своей привлекательности. И тогда-то душа, отчуждившаяся от пороков, очищенная изучением истинной философии и получившая опыт в делах интеллекта, обратившись к созерцанию собственной сущности, словно очнувшись от глубочайшего сна, открывает в себе те очи, что имеются у всех, только немногие их используют, видит в себе луч света, который есть истинный образ ангельской красоты, ей сообщенной, и, в свою очередь, сама сообщает телу слабую тень этой красоты. Однако, ослепнув к земным вещам, душа становится весьма зрячей к вещам небесным, и подчас, когда свойства, движущие тело, забываются ею в прилежном созерцании или же связываются сном, она, не удерживаемая ими, чувствует некое тайное благоухание истинной ангельской красоты и, восхищенная сиянием ее света, воспламеняется. И следует за ней так неудержимо, что словно опьяняется и бывает в исступлении, желая с нею соединиться. Ибо кажется ей, что она напала на след Бога, в созерцании которого, как в своей блаженной цели, стремится обрести покой. Пылая этим счастливейшим пламенем, она поднимается к своей лучшей части – интеллекту – и теперь, не омрачаемая уже темной ночью земных вещей, видит божественную красоту, но наслаждается ею не в полном совершенстве, ибо созерцает ее только в своем отдельном интеллекте, которому не под силу охватить красоту безмерную и вселенскую. Поэтому, не довольствуясь этим благодеянием, любовь дарует душе еще большее счастье, от частной красоты отдельного тела приводя ее ко всеобщей красоте всех тел, а на высшей степени совершенства от частного интеллекта – к интеллекту вселенскому.
Тогда душа, зажженная святейшим огнем истинной божественной любви, летит к соединению с ангельской природой, не только совершенно утрачивая чувство, но, более того, не нуждаясь уже и в речах разума. Ибо, преображенная в ангела, понимает все умопостигаемые вещи и без какой-либо завесы или дымки видит пространное море чистой божественной красоты – и вбирает его в себя, и наслаждается высшим счастьем, непостижимым для чувств.
Итак, если красо́ты, ежечасно видимые этими помраченными очами нашего тленного тела и которые суть не что иное, как призрачные сновидения и тени красоты, кажутся нам столь прекрасными и милыми, подчас воспламеняя в нас жарчайший огонь вкупе с таким наслаждением, что никакое счастье мы не можем сравнить с тем, что чувствуем порой от единственного взгляда любимых женских глаз, – подумать только, какое радостное удивление, какое блаженное изумление наполняет души, достигшие видения божественной красоты! Какое сладостное пламя, какой нежный пожар, надо полагать, разгорается из источника красоты высшей и истинной! Ибо она – начало всякой другой красоты, она не растет и не убывает, но прекрасна всегда и сама по себе, прекрасна в любой из своих частей, совершенно проста, подобна только самой себе, не причастна ничему другому, но столь прекрасна, что все остальные прекрасные вещи лишь потому прекрасны, что заимствуют свою красоту у нее.
Вот какова эта красота, неотличимая от высшей благости, своим светом зовущая, влекущая к себе все в мире. Она не только тому, что причастно интеллекту, дарит интеллект, тому, что разумно, – разум, тому, что чувственно, – чувство и волю к жизни, – но и растениям, и камням сообщает, словно отпечаток себя самой, движение и естественное устремление их свойств.