Придворный

И такая любовь настолько больше, настолько счастливей других, насколько превосходнее вызывающая ее причина. И как естественный огонь очищает золото, так этот священнейший огонь в душах уничтожает, сжигает все смертное, животворя и украшая ту небесную часть души, что была прежде умерщвлена и погребена чувством. Она – тот самый костер, на котором, как описано у поэтов, сгорел Геркулес на вершине Эты, посредством сожжения став после смерти божественным и бессмертным{504}. Она – пылающий терновый куст Моисея{505}, разделившиеся огненные языки

{506}, огненная колесница Илии, посылающая удвоенную благодать и блаженство душам тех, кто удостоится ее видеть, когда она взлетает от земного праха к небу{507}. Направим же все мысли и силы нашей души к этому святейшему свету, указующему нам путь к небу, и, следуя по нему, отбросим те привязанности, в которые облеклись в своем нисхождении. По лестнице, на низшей ступени которой находится тень чувственной любви, взойдем в тот возвышенный чертог, где обитает небесная, истинная, поистине достойная любви красота, сокрытая в глубинных тайниках Божиих, чтобы не могли видеть ее взоры непосвященных. Здесь обретем мы блаженный предел наших желаний, истинный отдых от трудов, верную помощь в бедствиях, полезнейшее лекарство в недугах, безопаснейшую гавань в мятежных бурях житейского моря.

LXX

Какой же смертный язык, о пресвятая Любовь, способен достойно воспеть тебя? Ты, прекраснейшая, преблагая, премудрая, происходишь из единства красоты, благости и премудрости Божией, и пребываешь в нем, и в него, по нему, как по кругу, возвращаешься. Ты, сладчайшая связь мира, посредство между небесным и земным, благостным умягчением преклоняешь горние добродетели к управлению теми, что ниже их, и, обращая мысли смертных к их первоначалу, их с ним сопрягаешь. Ты приводишь в согласие стихии, побуждая природу производить то, что рождается в преемстве жизни. Ты соединяешь разделенное, несовершенному даешь совершенство, неподобному – подобие, враждующему – дружбу, земле – плоды, морю – спокойствие, небу – животворный свет. Ты отец{508} истинных наслаждений, милостей, мира, кротости, благоволения; ты враг грубой дикости, лени, – одним словом, ты всякому благу начало и конец. И поскольку тебе угодно обитать в цвете прекрасных тел и прекрасных душ и оттуда порой помалу являть себя глазам и умам достойных тебя видеть, думаю, что твоя обитель сейчас – здесь, среди нас.

Так удостой же, Господи{509}, услышать наши молитвы, пролейся в наши сердца и сиянием твоего святейшего огня просвети нашу тьму и, как достойный вождь веры, покажи нам в этом слепом лабиринте истинный путь. Исправь обман чувств и после долгого блуждания в иллюзиях даруй нам истинное и прочное благо. Позволь нам обонять духовные ароматы, животворящие силу ума, позволь услышать небесную гармонию, столь согласную, чтобы в нас больше не нашлось места никакой разноголосице страстей. Упои нас от того неисчерпаемого источника радости, что всегда наслаждает и никогда не дает пресыщения и пьющему от его живых и прозрачных вод подает вкус истинного блаженства. Очисти лучами твоего света наши очи от туманного невежества, чтобы они больше не дорожили смертной красотой и знали, что вещи, которые они, как им казалось, видели, не существуют, а те, которых они не видели, существуют поистине. Прими наши души, сами себя тебе приносящие в жертву; сожги их на живом огне, пожигающем всякую бренную некрасоту, чтобы они, всецело отделенные от тела, соединились вечной и сладчайшей связью с божественной красотой, а мы, отлучившись от самих себя, как истинно любящие, могли преобразиться в любимого и, вознеся их от земли, получили доступ на пиршество ангелов, где, вкушая амброзию и нектар бессмертия, наконец умрем счастливейшей и животворной смертью

{510}, как некогда умерли те древние отцы, души которых ты пламенной добродетелью созерцания восхитил из тела и соединил с Богом.

LXXI

Бембо, до этого момента говоривший с таким пылом, словно был в каком-то восторге, наконец умолк. Он все еще оставался недвижим, с глазами, обращенными к небу, как бы в исступлении, когда синьора Эмилия, вместе с другими весьма внимательно слушавшая рассуждение с начала до конца, слегка дернула его за фалду и сказала:

– Смотрите, мессер Пьетро, как бы от таких мыслей и ваша душа не рассталась с телом.

– Государыня, – ответил мессер Пьетро, – это было бы не первым чудом, какие сотворила со мной любовь.

Тут синьора герцогиня и все остальные снова принялись настаивать, чтобы Бембо продолжил рассуждение. Каждый словно чувствовал в душе какую-то искру божественной любви, возбуждавшей его, и все хотели слушать еще и еще. Но Бембо подвел черту: