Придворный

В том, что заполняло собой ежедневную жизнь урбинского двора, – в приятных беседах, когда ученых, когда шутливых, в турнирах, увеселениях, танцах, возглавляемых синьорой герцогиней и ее подругой, живой и остроумной Эмилией Пиа, в галантных влюбленностях, окружавших Элизабетту Гонзага, в непрестанном потоке именитых гостей – можно было увидеть не более чем средство развлечения от женской нереализованности и тоски, – единственное, чем больной герцог мог вознаградить свою бедную супругу. Многие, как при дворе, так и вне его, глубже на дело и не смотрели. Но наш герой был не из таких. Сильная и искренняя, уже не вассальная, но подлинно дружеская преданность этой семейной паре, которую Бальдассаре усвоил и носил в себе всю последующую жизнь, коренилась не во внешних качествах супругов, не в высокой культуре и образованности, не в том, что мы сейчас назвали бы «интеллигентностью» (хотя и это сильнейшим образом отличало Гвидобальдо от прежде виденных им государей). И даже не в особой, редкостной атмосфере урбинского дворца, созданной еще отцом Гвидобальдо, герцогом Федерико. Все названное могло привлечь молодого придворного лишь в самом начале знакомства. Но чтобы его верность и любовь окрепли и сохранились до конца дней, когда ни Гвидобальдо, ни Элизабетты уже не было в живых, чтобы эти чувства не померкли в сумятице эпохи, насквозь пропитанной предательством, – требовалось нечто куда более сильное.

Попробуем неспешно вглядеться в портреты Гвидобальдо и Элизабетты, исполненные Рафаэлем как раз в ту пору, когда с ними познакомился Кастильоне. Среди известных итальянских портретов начала XVI века эти два зритель выделит сразу. Лица мужа и жены, с их совсем разными чертами, в каком-то отношении так похожи, что их можно принять за брата и сестру. В обоих портретах нет ничего оживляющего, приподнимающего, ничего такого, что можно было бы ожидать от парадного изображения. Супруги не вскидывают энергично и властно взгляд на зрителя (для контраста можно привести портреты мантуанской правящей семьи или тициановский портрет следующего герцога Урбино – Франческо Мария делла Ровере), – напротив, они опускают глаза почти как… бедняки, – во всяком случае, как люди, носящие в себе опыт, слишком тяжелый, чтобы делиться им с посторонними.

Облик Гвидобальдо лишен условно «мужественных» черт. Красота его супруги, о которой немало говорили современники, тоже далеко не очевидна: заказчица явно не ждала от художника, что он ей в чем-то польстит. Изображаемые не имеют намерения «подать» себя; они словно укрывают что-то от поверхностного взгляда.

Ничего или почти ничего не зная о судьбах тех, кто изображен на портретах урбинской серии – герцогской четы, да еще знаменитой «Немой» (о ней тоже пойдет у нас речь), – зритель остается озадаченным. Пишущий эти строки много лет назад сам пережил такое недоумение: эти лица надолго остались в памяти как какой-то нерешенный вопрос. Из документов и свидетельств – не в последнюю очередь из писем и сочинений Кастильоне – мы поймем, что́ скрывают эти лица: страдание, далеко не только физическое, принятое как неизбежность. Вглядимся – и увидим: через непреодолимость страдания оба супруга, с их острой нравственной чуткостью и умом, познают и принимают боль жизни как таковой, сострадая любому существу. Вспомним приведенный выше «римский» сонет Кастильоне; ведь и в нем происходит обмен состраданием между душой поэта и тысячами душ, память о которых хранят тысячелетние руины. Как было этим людям не найти и не понять друг друга!

«Фортуна враждебна добродетели». Мысль, которую Кастильоне не раз повторит в «Придворном», присутствует и в портретах. Перед нами люди, принимающие враждебность судьбы с мужественным смирением, сохраняя нетронутым в себе главное, святое, возвышенное. Удар судьбы, несчастье такие люди способны обратить в тихую победу, в мало кому приметное явление нравственной силы.

Кастильоне с юности любил учиться. После того как его образование было прервано войной и смертью отца, Урбино стал для него новой школой. Стараясь использовать возможности, которые предоставляла ему жизнь, он учился не только с книгой в руках в редкие часы уединения, но и среди придворных увеселений рядом с умными и знающими людьми, как афинские юноши на пирах с Сократом. Легкие, перемежающие обсуждение серьезных вопросов шутками, никого ни к чему не обязывающие ночные беседы при дворе он и будет описывать потом как школу, учащийся в которой может получить добрые плоды не только в практической жизни, но и в духовном росте.

Герцог Гвидобальдо сразу дал понять Бальдассаре, что он его ценит и надеется на его карьерный рост. С первых же дней он поставил молодого мантуанца над отрядом из пятидесяти всадников своего личного конвоя.

* * *