В это время спутники танцоров сбились в некое подобие хоровода и, приплясывая, начали кружиться вокруг них. Толпа шумела, хлопала, свистела, Арлекина толкнули и оттеснили в сторону, однако он продолжал неотрывно смотреть на неуклюжие хмельные па, выписываемые этой парочкой. Внезапная мысль словно обожгла его изнутри. Если смерть – нечто неизбежное и ужасное, то что должно быть жизнь, если люди так ею дорожат? Ведь люди верят, что смерть – это лишь гибель их тела. Но что даёт людям тело? Удовольствие, радость, счастье? Но ведь та малая часть, в которой это истинно, с лихвой перекрывается голодом, жаждой, болезнями, ранами, неутолённостью желаний и прочими многочисленными бедами, что приносит людям тело.
Так что есть зло и что есть благо?
И не есть ли то легкомысленное отношение к смерти, что свойственно людям, робкой радостью возможного прекращения страданий и маской страха лишь перед неизвестностью, страха понятного, но далёкого от того ужаса, что должен испытывать человек, навечно лишающийся единственной своей ценности и отрады. Смерть – это загадочная мистерия, единожды открывающаяся дверь, ведущая человека из мира страданий в полную неизвестность и, конечно, танец – лучшее из придуманного человеком, чувственно соответствующего этой мистерии. Великий танец жизни и смерти, этих неразлучных партнёров, сплетающихся друг с другом в неуловимом порядке хаоса пляски, танец чувственный, прекрасный, вечный – не это ли и есть истинная картина бытия человека?
Размышления Арлекина были прерваны громким визгом, неожиданно заглушившим и весёлый шум пьяной толпы, и музыку. Подняв в очередной раз свою партнёршу, танцор в маске пирата не удержался и поскользнувшись загремел на землю, увлекая за собой и женщину, издававшую тот самый оглушительный вопль, что вернул Арлекина к действительности. Толпа хохотала, улюлюкала, свистела, маска с женщины слетела прочь, поднимаясь с земли, она встала на четвереньки, а потом села на землю, свет окна трактира пал на её лицо, она хохотала. Оплывшее лицо женщины лет сорока пяти, испачканное грязью, источающий хохот чёрный провал рта, лишённый передних зубов, теперь были хорошо видны Арлекину. Руками подбирала она свой белоснежный некогда саван, весь в пятнах от вина, а теперь ещё и грязи. Её партнёр по танцу также хохотал, лёжа спиной на мостовой, пиратская шляпа его слетела, обнажив голову с огромной проплешиной, лихая повязка закрывавшая глаз съехала прочь. Арлекин узнал его – это был один из мелких чиновников магистрата, что захаживал иногда по делам к его хозяину.
"Впрочем, возможно, всё гораздо проще, – подумалось Арлекину. – И смерть никакое не таинство, и дверь в неизвестность лишь нарисована на стене и никогда не открывается и не может никуда провести, как не может согреть очаг, нарисованный на стене лачуги бедняка. Потому что вести после смерти некому, некого и некуда, и человек глубоко в душе понимает это, догадывается, что его посмертная судьба ничуть не отличается от судьбы гусеницы, нечаянно раздавленной его телегой, поэтому и ужасается человек ледяной равнодушной пустоте вечности, где, несмотря на всю её необъятность, нет места для него, поэтому и готов мириться со всеми неисчислимыми бедами, что приносит ему его тело, поскольку знает, что на самом деле ничего, кроме этой жалкой дряхлеющей воняющей плоти, у него нет и никогда ничего не будет. От этого и легкомысленные песенки и шутки, и пренебрежение, поскольку иным способом не забыться, а забыться необходимо, ибо всерьёз думать об этом не под силу человеку и избавиться от этих мыслей также ему не под силу". "Боги, – подумал он, усмехнувшись, -Боги, создавшие нас. Возможно, прежде чем создавать нас, им стоило создать себя?"
Щёлк! – внезапный подзатыльник вырвал Арлекина из пучины его мыслей.
– Да что ты тут стоишь, как болванчик? – звонко смеясь, Коломбина схватила его за руку и потащила по улице сквозь разноцветную толпу гуляк.
– Нашёл чего смотреть, пьяные людишки в грязи валяются, – хихикала она, – будто, чтобы любоваться на такое, непременно карнавал нужен.
Арлекин молчал и глупо улыбался, не зная, что ответить спутнице. А она влекла его всё дальше и дальше, через ад пьяных пляшущих толп, через тени статуй древних воителей, невидящими глазами пронзительно смотрящих им вслед, через пляски огней факелов и окон трактиров, спотыкаясь о тела павших в неравной схватке в Бахусом, через запахи вина, жареного мяса, свежей выпечки, острых соусов и человеческих нечистот, оглушающих их со всех сторон. Она что-то весело щебетала, но в шумном хаосе, охватившем город, Арлекин не мог разобрать почти ни слова и лишь кивал в ответ, когда она оборачивалась к нему. Вдруг знакомые лёгкие, как дуновение ветерка, и будоражащие, как молодое вино, звуки донеслись до них из-за угла.
– Туда! – весело крикнула Коломбина.
Звуки тарантеллы усилились, мелодия ускорилась, став бесшабашной, заполоняла Арлекина, как озорная весенняя река, нахально взломавшая лёд, выходит из берегов, намереваясь заполонить собой всё, до чего способна дотянуться.