Приключения режиссера

Что такое настоящая дружба?Это когда нам всемЕще хоронить друг друга…

Домогаров

Терехова – партнерша Домогарова по «Милому другу» – часто на сцене и в жизни жила на открытом нерве.

Домогаров точно такой же. Терпеть не может, когда в глаза говорят одно, а за глаза другое, не принимает двуличия. Бывает до ненормальности обидчив, никогда не прощает предательства. Я перетащил его в Театр Моссовета, когда ставил «Моего бедного Марата». Саша сразу получил главную роль. Но очень расстроился, когда на афише написали «Марат – Домогаров» и в скобках – «дебют».

– Я десять лет играл в Театре Армии!

– Саша, имеется в виду дебют на этой сцене, все поймут…

Однажды в самолете дал ему почитать пьесу «Нижинский, сумасшедший божий клоун».

– Я танцор? – удивился Домогаров.

– Только не паникуй. Пьеса эта о балете без балета. Нижинский лежит в венской клинике, заколотый анаболиками, и проматывает киноленту жизни в обратную сторону, анализируя, почему все разрушилось.

Саше понравилось. Мы сразу договорились, что балет в нашем спектакле – не блестки и мишура, а пот, кровь и слезы, физические увечья, обмороки, болезни, предательства. Предлагал постановку Театру Моссовета, приносил пьесу Табакову, все крутили пальцем у виска: кто пойдет смотреть историю, где герои Бакст, Дягилев, Мясин? Кто их знает? Когда это сказал Табаков, я завелся: «Олег Павлович, не знают – так узнают!» Тем не менее он отказал. С Домогаровым пришли на Малую Бронную.

Когда билеты на «Нижинского» стали спрашивать от метро, в Театре Моссовета поразились:

– Вы все-таки поставили? И народ ходит?

– Попробуйте достать билеты, вы их у меня еще будете просить.

Табаков тоже удивился:

– Ну что, получилось, Андрейка?

– Еще как получилось! Надо иногда рисковать, Олег Павлович.

Его сомнения мне отчасти понятны: балетные термины, разборки художников, дискуссии о природе танца – кому интересно? Но это совпало с внутренним миром актера, Домогарову хотелось сломать амплуа сладкого героя, «постельного будуарного мальчика», как он иногда шутил. И ему удалось.

В Москву неожиданно явились важные господа из Франции, представители Дягилевского фонда – один, помню, опирался на трость с красивым набалдашником – и после спектакля под овации зала вручили нам с Сашей Домогаровым серебряные медали Вацлава Нижинского, есть, оказывается, такая.

Тогда мы не осознавали, что это успех, были слишком молоды, – ну приехали господа и приехали! Оказалось, Дягилевскому фонду было важно отметить не танцевальную постановку, а драматическую версию жизни гения, созданную по мотивам его дневников. И это несмотря на то что Домогаров, конечно, непохож на балетного актера.

«У вас такой странный финал, – удивились господа. – Герой все-таки улетел к Богу?» Их поразило, что Домогаров в конце станцевал кусок из «Петрушки», а потом на кровати психиатрической клиники в Вене улетел в колосники. Французам показалось, что мы использовали компьютерную графику. Какое там! Наши русские ребята на лебедках вытягивали ложе Вацлава.

Для меня было принципиально, что в финале он улетал в небо, уходил в вечность. Хотя в реальности Нижинский прожил еще много лет, никого не узнавая, потеряв человеческий облик.

Саша неоднократно говорил, что это его лучшая трагическая роль. У нас была такая игра.

– Хочешь, сегодня в монологе Нижинского пауза будет длиться две минуты?

– Нет, это очень много, Саш, зрители начнут кашлять.

– Да? Посмотрим…

И он выдерживает паузу две минуты. Я сижу затаив дыхание, боюсь спугнуть тишину: сейчас кто-то кашлянет и магия разрушится. Но зрители молчат. Домогаров потом признавался: «Эти секунды – высочайшее счастье, чувствую себя богом. Могу сделать со зрителями все, что захочу»…

Считаю большой стратегической ошибкой, что Театр Моссовета позволил Домогарову уйти на сторону. На него надо было ставить спектакли, а там упустили момент, когда актер перешел в другое возрастное качество. После чеховских героев Саше следовало предложить что-то яркое. Названия есть, мы их даже обсуждали.

Еще Саша обиделся на Кончаловского, который ввел на его роль в чеховской постановке другого актера. Андрею Сергеевичу не понравилось, что Домогаров не мог подряд играть «Дядю Ваню», «Три сестры» и «Вишневый сад» как трилогию каждый день. Саша объяснил: тяжело, мне надо восстановиться. Кончаловский его не услышал. Чеховские пьесы были решены в едином пространстве, цехам хорошо – не надо ничего переставлять, а каково артистам? Я на стороне Домогарова: театр не конвейер и не кино, где можно сыграть второй дубль или что-то склеить при монтаже.