Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Ваше Императорское Величество всегда платит исправно и то, что должна, и то, чего не должна, однако ж задолжала мне один том эрмитажный[914] и свою историю России[915], если продолжает она ее не только делами, но и писаниями.

Хотел бы ее сам перевести на французский с перевода господина Николаи или кому-то сей перевод поручить. Счастлив узнать о приятностях, коими наслаждается граф Эстерхази[916]. Полагаю, более всех прочих судить могу о том, сколь он сего достоин: никто так часто его не наблюдал в самых разных обстоятельствах, в коих выказывал он и ясный ум, и доброе сердце.

Самые набожные мусульмане из Мекки не возвращаются такими счастливыми, как паломники из Петербурга. Видно у них в глазах довольство, а в душе сожаления о отъезде. Я и сам в это паломничество двинусь, лишь только смогу, а покамест помышляю о счастье прошедшем не без печали, но зато о грядущем, пожалуй, еще возможном — с радостью.

Нет у меня слов, чтобы письмо закончить. Ибо все те, что уважение и преданность выражают, слишком кажутся слабыми. Тем не менее именно с этими чувствами, а равно с энтузиазмом и восхищением пребываю,

Государыня,

Вашего Императорского Величества

Всепокорнейшей и верный подданныйЛинь

Вена, 8 мая 1793 года.

Принц де Линь Екатерине II [Белёй, 1793 г.][917]

Государыня,

Сейчас украл у Вашего Величества вид царскосельский, именно колонну Кагульскую, вместо коей воздвиг обелиск из белого мрамора, высотой 45 футов. Посвящения на нем следующие. С одной стороны, любезному моему Шарлю, который сражался при Сабаче

(мелкими буквами) и при Измаиле (крупными), а сверху кресты Святого Георгия и Марии Терезии. С другой стороны: nec te, juvenis memorando silebo[918]. С третьей Sein Muth macht mein Stolz, seine Freundschaft mein Glück[919].

На опушке сего луга, среди апельсиновых деревьев в кадках, в землю врытых, стоит мраморный храм полуразрушенный, а под ним в долине великолепный каскад днем и ночью воды струит.

Должен признаться Вашему Императорскому Величеству, что не сам все сие нарисовал, ибо по милости благодетельной феи из Двух кузенов

[920] нет у меня никаких талантов: однако насчет наций, кои, по мнению моему, в упадок пришли, есть мне еще что сказать. Я почти всегда со всем светом соглашаюсь по лени, да и мало есть людей, к спору годных. Могу ли к сказанному вернуться, коль скоро только от Вашего Величества ожидать можно, что однажды в жизни с собственным мнением не согласитесь. Сделали Вы мне честь поведать в карете, по дороге в Царское Село, в 1780 году, что и Петру I случалось такое позволить.

Полагаю я, подобно Вашему Величеству, что от сотворения мира китайского или христианского страсти всегда одни и те же. Быть может, по всей земле постоянно одна и та же сумма добродетелей и пороков, добра и зла распределяется. Но когда одна часть всего этого в одной стране собирается, стараниями большой правительницы, вижу я, что страна эта поднимается высоко, а когда другая часть в другую страну отходит, та страна падает низко.

Афины и Рим исчезли. Париж и Франция на наших глазах исчезают. На вершину славы, мощи и художеств Петербург и три или четыре России взлетели.

Ваше Величество в мастерской Петра I кое-какие материалы и мелочи, в дело не пошедшие, отыскали. Воздвигли здание, многое к нему прибавив. К тонким канатам более толстые присовокупили и огромную машину в ход пустили. Теперь остается только время от времени колеса смазывать.

Без Вас, Государыня, осмелюсь сказать, имела бы Империя Ваша вид отощавшего колосса, и ничего более. Ваше Величество к ее гигантской фигуре немалые сделала прибавления, и стал колосс веселым, упитанным и здоровым на вид. Исцелила его от многих недугов, в частности избавила от вшей, именуемых ногайцами, буджаками, гайдамаками и крымчанами. Аппетит его умерила и кормит в точности так, как нужно.

А я все свое твержу, уж простите великодушно, и в который раз скажу, что в сравнении с Вашей империей все прочие государства, края и правительства в упадок приходят.

Дражайший и неподражаемый, любезный и восхитительный князь Таврический, который тавризировал так прекрасно глупцов-мусульман, природу истощил надолго, ибо из той материи, что на него пошла, выкроить можно было бы сотню мужей храбрых и умных; смотрели бы на них с удовольствием и в дело употребляли с пользой.

Когда бы не боялся я, что по прочтении моего письма поредеет строй пашей, или колонн, или реп, я бы ему написал.

Впрочем, вижу, что никогда еще не бывало постскриптума столь пространного: и обязан я поскорее уверить в глубоком почтении и восторге, с коим пребываю,

Государыня,

Вашего Императорского Величества

Всепокорнейший и вернейший слуга русский и татарскийЛинь.