Принц Шарль-Жозеф де Линь. Переписка с русскими корреспондентами

Радуйтесь, радуйтесь, господин принц де Линь, тем же пером, каким объявила князю фельдмаршалу Потемкину-Таврическому о заключении в чистом поле, между Верелой и Коуволой мира с королем Швеции, подписанного 3 августа в 5 часов вечера от моего имени генерал-лейтенантом бароном Игельстромом[791], а от имени Густава III бароном Армфельдтом, его посланником полномочным

[792], — тем же пером отвечаю я на письмо Ваше из Альт-Титшейна, на границе с Силезией, в ожидании… 14 июля. Вот как до меня Ваше письмо дошло: княгиня де Клари[793]

письмо от господина родителя своего передала моему послу в Вене[794], тот его дипломатической почтой вице-канцлеру

[795] отослал, а сей его запечатал в огромный пакет писем, мне адресованный; когда получила я его, изумилась толщине, засим вижу, что адресовано оно в Кронштадт. Открываю; видно по нему, как сильно Вы в ожидании скучаете, не от скуки ли Ваш покойник умер, точно Беллинг накануне мира Тешенского?[796]

У Вас руки чесались в Альт-Титшейне в рукопашную ввязаться с врагами христиан… нет, с союзниками нехристей, и Вы с досады за перо взялись и исписали четыре страницы такого же большого размера, как те, на коих начертаны условия мира, подписанного в чистом поле двумя баронами безо всякого конгресса предварительного и всеобщего. Но как ответить на такое огромное письмо, не сочинив послания столь же огромного, которое Вы, того и гляди, прочесть не успеете, да и не захотите, потому что нелюбовь Ваша к ожиданию… пройдет, возможно, когда Вы мое письмо получите. Есть у меня соблазн Вам на Ваше послание комментарий отправить теперь, когда уже его историю сочинила; такие сочинения читать приятно, и начну вот с чего. (Кстати о комментарии, когда я Ваши получу касательно кампаний принца Баденского?[797] Обещали Вы их мне прислать.) Жалеете Вы меня за то, что принуждена со всех сторон удары отражать. Предупреждаю Вас чистосердечно, что, меня жалея, угодите мне едва ли, потому что я никогда жалость вызывать не хотела, а предпочла бы зависть рождать, сама же ни единой душе никогда не завидовала. Теперь же, прошу Вас, из списка тех, чьи удары я отражать принуждена, шведского короля вычеркните; следственно, меньше у меня дел и больше времени, чтобы Вам ответить, надеюсь, однако, что наша переписка издана не будет, в отличие от злосчастных моих писем к Вольтеру, которые свет увидели, к великому моему огорчению. Я своей рукой только к тем пишу, про коих думаю, что любят они меня, и коих уважаю; сами знаете, что я за остроумием и краснословием не гоняюсь, следственно, не для того пишу, чтобы меня тиснению предавали, а как увижу слова свои в печати, кажутся они мне глупы бесконечно. Когда Вольтер опасался, что у меня на его фернейские часы денег недостанет, он просто-напросто доверился россказням герцога де Шуазеля, оный же повсюду меня расписывал сумасбродкой без денег и без средств; чтобы ему потрафить, надобно было про то рассказывать, и в самом деле рассказывали. Луи-Филипп Сегюр здесь в бумагах его все то обнаружил, о чем я говорю; все, кто Россию не любит или со мной несогласен, павлиний хвост распускали, об том толкуя. Вы меня воображали задравшей подбородок, а того не знаете, что в детстве часто слышала я от покойной гувернантки моей мадемуазель Кардель совет подбородок опустить пониже; считала она, что он у меня слишком острый и что могу я им встречных уколоть. Мадемуазель Кардель была девица остроумная, а меня вечно в неуклюжести упрекала и в неловкости; у барона Гримма, должно быть, целый запас имеется слов, дел и премудростей мадемуазель Кардель[798]. Не знаю, что сталось