Принцип неопределенности

– А потом изменим слегка траекторию и включим щиты на максимум, может, и не расплавимся, – продолжил капитан задумчиво. – Но мы их все равно перегрузим, – засомневался он.

– Они нам уже никогда не понадобятся, если мы с ними пересечемся, – продолжал я убеждать капитана.

– Ладно, не будем дразнить меднолобых канониров, – нехотя согласился он, затем зло усмехнулся, – и Олег, кто не рискует, тот не умирает молодым. Трогай!

Я включил автопилот, и он потащил нас по проложенному курсу. Пройти этот маршрут надо было как можно скорее, но тонкие стенки из дюрастила пугающе быстро перегревались при той скорости, которую могли придать нам плазменные двигатели в этом море агрессивного газа. Я включил основные двигатели прямо над городом, совершая экологический вандализм, загаживая их без того чумазую и радиоактивную атмосферу чудовищным потоком ионизированных частиц. Легкая дрожь прошла по звездолету, словно у нас на борту был не термоядерный реактор, а стучал тепловозный дизель. Заныли зубы.

Я почти физически ощутил, как потоки заряженных частиц, порождаемые реакцией ядерного синтеза в реакторе, тормозятся в магнитном поле, создавая огромную разность потенциалов. Чудовищная мощь запертая в объеме морозильной камеры! Все это происходило в пространстве, искаженном в множестве координат для того, чтобы ужать гигантское энерговыделение и чудовищные скорости и расходы рабочего тела в мизерных объемах ректора. Поэтому он и назывался «реактором на гиперчастицах».

Этой мощности хватало, чтобы привести в движение всю махину корабля. И еще как привести! Махину? Ну, почти тридцать метров в поперечнике и чуть более в длину, при высоте в десять, это, на мой взгляд, для транспортного средства немало. Пусть и со всеми торчащими во все стороны антеннами и выступами. Имела «счастливая шлюха» пустой вес в добрых двести тонн. В трюм можно было запихнуть еще хоть триста тонн, но груза достаточно плотного. А ведь даже какие-то несколько десятков тонн груза существенно ограничивали нашу маневренность. Нормальным же грузом[1] для нашей модели корабля считалась нагрузка в чуть более чем сто тонн.

Третий и второй законы старого алхимика Ньютона до скрипа сжимали силовые конструкции сложнейшей и почти совершенной геометрии, созданные инженерами Мон-Каламари, мыслящими далеко за прямоугольными рамками декартовых координат. Но даже этого было мало – трубы и все жесткие и длинные элементы имели изогнутые компенсаторы, иначе бы при прогибе корпуса корабля, какой случался на пределе его возможностей, они лопнули бы, как хворост.

Наш легкий транспорт постройки Мон-Каламари был хорош с точки зрения сопромата. Очень хорош. Но выливалось это в ужасающую головную боль при его ремонтах – все агрегаты тоже размещались согласно неясной мне криволинейной логике.

Я увеличил тягу двигателей, когда мы вышли в слегка разряженные слои атмосферы. Замигали предупреждающие сигналы, свидетельствующие о высокой температуре корпуса. Датчики фиксировали за нами шлейф осыпающегося «стелс» покрытия. Хоть на что-то оно сгодилось – ему выпала неожиданная и ослепительно яркая, хотя и короткая роль – стать абляционным покрытием.

– Гондон, – неожиданно выразился Травер.

– Кто? – мне стало интересно.

– Тот механик, которые это сушеное дерьмо шаака наносил на мой корабль. Найду и убью нахер.

– Я так понимаю, что сейчас оно начало отваливаться чересчур рано?

– Очень вежливо сказано. Сбавь немного скорость, я боюсь за нашу обшивку.

– Совсем немного можно, – не стал с ним спорить я и двинул немного РУД[2] на себя.

Отказала антенна радиосвязи. За ней пара внешних приводов. Затем замигало кислотно-желтое уведомление о частичной неисправности еще одного агрегата. Плевать – это далеко не самое главное. Главное можно пересчитать по пальцам.

Если бы корпускулярный щит на малой мощности не помогал бы расталкивать молекулы ставшего на такой скорости вязким, как желе, воздуха, то мы бы уже горели в атмосфере, как блок баллистической ракеты. Поврежденный блок. Генератор щита тоже постепенно подходил к критической температуре работы. Его ведь тоже надо охлаждать, а при такой температуре проектора, расположенного снаружи сбрасывать лишнее тепло становится очень трудно, а все из-за малого температурного напора в рубашках охлаждения этого агрегата.

Следующими не выдержали испытания трубки одной из петель системы охлаждения реакторов. Давление в сочетании с температурой сделали свое дело, и гелий стремительно покинул контур через лопнувшую трубку. Впрочем, осталось ещё шесть петель.

Мы переглянулись с Травером, затем молча уставились на навигационную карту.

– Стоит подняться выше, – сказал он, – пока еще что-нибудь не развалилось.

– Ага.

– Смотри, корабли на орбите никуда не двигаются! – воскликнул он, не веря или в свою удачу, или же в их глупость.

– Тогда начнем подниматься выше, – я изменил траекторию, не дожидаясь подсказки капитана – теперь мы должны были занять более высокий эшелон, а затем резко устремиться вверх, как сигнальная ракета.

А теперь крутое пике!