Пришла подруга

…Гляжу я окрест себя и думаю: почему мужики наши так быстро и часто ломаются? Особенно теперь, когда кроме дипломов и даже нужных знакомств много от них чего потребовалось. А женщины – нет. Как-то приспосабливаются, то за это берутся, то за то, а если и отчаиваются, то ненадолго, передохнут, посидят, отдышатся, и – вперед. Так и крутятся, пока жизнь окончательно хребет не перешибет. Да и со сломанным хребтом… А уж если совсем ничего в жизни веселого и интересного – то появляются и высланная мать-княжна, и английские романы для клиники неврозов, и… Кстати, муж Агнессы действительно не живет с ними десять лет. Ни в каком Афганистане он, разумеется, не был, и работал не Штирлицем, а обыкновенным таксистом, и жил на соседней улице. И алименты ей платил по исполнительному листу, как полагается. Мелочь какую-то, но все-таки. А как парню исполнилось восемнадцать – ни копейки не дает, даже не позвонит, как, мол, сынок, дела, ну не паразит? Такой вот Игорь-Иса. Лучше бы действительно в ислам перешел и пропал, все-таки интереснее. Ну не перешел – и плевать, можно и придумать. Чтобы жизнь интереснее если и не была, то казалась бы.

Свекрови

У меня было три свекрови. Три мужа – значит, три свекрови. Отношения у меня со свекровями были… ну, можно сказать, нормальные. То есть почти никакие. Я относилась к ним как к неизбежному довеску к мужу: если есть муж, то, соответственно, есть и свекровь. Тут ничего не поделаешь. Ко мне они, кажется, относились подобным же образом: есть сын, значит, появится и невестка. Нравится не нравится, приходится смириться и терпеть. В общем, мы друг друга терпели. Это было нетрудно, так как жили всегда отдельно от родителей. Правда, в семье первого мужа пришлось прожить год, пока строился наш кооператив. Моя первая свекровь была женщиной веселой, ничего не принимала близко к сердцу. Так мне, молодой дурочке, тогда казалось. С мужем своим жила душа в душу. Он ее обожал, смотрел на нее восторженными глазами: красивая, на щеках ямочки, всегда нарядная. Халатов дома она не носила, ну разве с утра – в ванную и обратно. Она ходила дома в голобеях, так она называла свои домашние платья. Покупала куски яркой легкой ткани, прорезала в середине дырку для головы, сострачивала по бокам, получалось нечто широкое, воздушное, нарядное. Я никогда не видела ее раздраженной, недовольной, растрепанной, без маникюра. При этом дома всегда порядок, эклеры она пекла потрясающие, стол могла накрыть просто из ничего. С продуктами было тяжело, но приходили гости – и ахали: она запекала в фольге картошку, подавала на большом блюде, а в другом блюде – тертую свеклу с черносливом. На столе горели свечи, мерцала серебром фольга, горела ярким красным пятном свекла. Свекровь садилась за пианино и пела всякие веселые песенки: «Матчиш прелестный танец, он всех волнует, кто веселиться хочет, матчиш танцует!» Все были в восторге. Мужчины говорили: «Милочка, ты – прелесть!» Она встряхивала пушистыми волосами и улыбалась своими ямочками. Муж ревновал. При этом ему, кажется, нравилось, что все от его жены без ума. Она кокетничала со всеми, а с мужем – особенно. Меня это раздражало. Мне было даже как-то неловко за нее. В ее возрасте, считала я, надо быть серьезнее. А возраст тогда у нее был сорок с хвостиком. Мне, двадцатилетней, она казалась, ну если не старой, то, конечно, пожилой. Работала она редактором в каком-то научном журнале. Приходя с работы, рассказывала всякие смешные истории, которые происходили в редакции. Я даже завидовала: ну почему ей всегда везет, всегда вокруг нее что-то интересное и веселое происходит? А у меня в институте такая скукотища. Ко мне она относилась… Да никак толком не относилась. Мне кажется, ей было со мной неинтересно. «Ты слишком серьезно к себе относишься, – как-то сказала она. – Тебе не хватает легкомыслия». «Зато у вас его больше чем надо», – хотела я сказать. Но не сказала: чего обижать старую женщину. Я была в молодости жуткая зануда с поджатыми губами.