Приз Гора

Эллен, конечно, была человеком образованным и историю изучала. Она знала, что ее судьба и ее статус, исторически не были чем-то необычным. Она знала, что в течение огромных периодов истории человечества, а фактически, большую ее часть, люди, как движимое имущество, были статьей торговли. Женщины, такие как она, прямо и естественно, без долгих размышлений, захватывались в набегах и войнах, порабощались, покупались и продавались. Это было общепринято в те времена. Всюду на Земле, в течение большей части истории человечества, «ожерелье работорговца», караван скованных цепью красоток, было вполне узнаваемым элементом пейзажа. В действительности, Эллен знала, что если бы исторические условия на Земле изменились, человеческое рабство, с его разнообразными ценностями и его способностью решить различные социальные проблемы, могло бы возродиться и быть снова введено как институт. Эллен нисколько не сомневалась в том, что многие мужчины, в автобусах, на работе, в ресторанах и других местах, должно быть, размышляли о том, как выглядели бы те или иные женщины, возможно наглые или назойливые, в рабском шелке и ошейнике, или, скажем, прикованными цепью голыми в ногах их постелей.

«Нет, нет, нет, — думала она. — Я не должна думать о таких вещах! Гор отличается. Отличается! Это не Земля. Это — другое место, грубое, примитивное, бескомпромиссное, пугающее, естественное, беспощадное и жестокое. И именно на этой планете, на Горе, а не Земле, в этом пугающем, суровом, биологически честном мире, так далеко от Земли, я оказалась рабыней!»

«Но я не могу быть рабыней, — вдруг в диком ужасе подумала Эллен. — Насколько же жесток и быстр он был со мной! С каким небрежным презрением он меня использовал! Он что, думает, что я — рабыня? Впрочем, конечно же, я — рабыня! И как верно он показал мне, что я из себя представляю! Если я и не понимала своего клейма прежде, того, что это красивая и значимая, глубоко врезавшаяся в мою плоть отметина, символ, который я уже никогда не смогу удалить, который объявляет всем, кто его видит, кто я есть, то теперь я понимаю это наверняка! Я — рабыня, и ничего кроме рабыни. Где была его мягкость, нежность, чувственность? Не мог же он знать о моих преступлениях против мужчин в моем прежнем мире, того, как по-дурацки, введенная в заблуждение безумием пропаганды, я попытался подстрекать их к саморазрушению? Несомненно, у меня накопилось много чего, за что стоило бы заплатить! Интересно, заставят ли мужчины Земли, рано или поздно, своих женщин заплатить за их преступления? Но я-то уже изменилась! Я прошу вас, мои владельцы, обращаться со мной хорошо!»

Горькая усмешка исказила, скрытое под капюшоном, лицо Эллен. С тем же успехом можно было бы просить мягкости и нежности у зверей, леопардов или львов, агрессивных, могучих созданий природы по сравнению с которыми мы незначимы и незначительны, фактически, всего лишь добыча. Чем еще могут быть женщины для таких мужчин, как эти, могущественных, диких, необузданных гореан, кроме как добычей и трофеем? Чем мы можем быть перед такими мужчинами, кроме как испуганными рабынями, угнетаемыми, но нетерпеливыми, отдающимися, отзывчивыми, просящими рабынями? Чем еще перед такими мужчинами, настоящими мужчинами, такими, какими им предназначено быть природой, может быть женщина, кроме как всего лишь настоящей женщиной, то есть именно той, кем ей назначила быть природа, то есть просящей, возбужденной, любящей рабыней?

«Но я хочу, чтобы господа заботились обо мне, хотя бы немного, — подумала Эллен. — И я попытаюсь хорошо служить им!»

Внезапно, от мыслей о власти мужчин над ней, ее пробрала дрожь.

«Я абсолютно зависима от них, — подумала она, — я настолько же их собственность, как домашнее животное, в прямом смысле этого слова, зависящее от них во всем. Какие поразительные и странные ощущения рождает это во мне. Именно им, а не мне, решать, буду я питаться или нет. Именно они будут решать, дать ли мне миску каши или корку хлеба. Именно им решать, давать ли мне глоток воды, охапку соломы и одеяло, чтобы мне можно было крыться от холода, грязную тряпку, которой можно было бы прикрыть свою наготу, если они вообще посчитают целесообразным позволять мне одежду. Мне не принадлежат даже ошейник и цепь, что сейчас на мне! Я больше не независима. Теперь я завишу, и завишу от мужчин, от рабовладельцев, полностью и во всех аспектах. Я их собственность!»

Эллен снова разрыдалась. Она немного покрутила руки в браслетах.

«В этом мире нет никого, кто мог бы спасти меня, — подумала рабыня. — Здесь нет места куда я могла бы пойти. Здесь некуда бежать. Это — мир природы. Я всегда была той, для кого порабощение было подходяще, но только здесь, в этом пугающем, странном, прекрасном мире, это было сочтено уместным, и к этому проявили внимание. Я не знаю, что и как я должна чувствовать. Мне страшно. Я испугана. Я принадлежу. Ох, Мир, Мир, я — беспомощная рабыня. Мир, Мир, теперь ваша месть исполнена!»