Призрак киллера

Наверху головки баллончика была кнопочка распылителя. Совсем как газовый, но только без надписей. Газовые баллончики обычно раскрашены и расписаны со всех сторон, у них этакий праздничный вид, как у детских игрушек…

Щелкунчик подобрал баллончик с пола и сунул себе в пиджак. Потом взглянул на молча лежащего под ним хулигана, который теперь только глазами умолял отпустить его, и ударил его кулаком в живот. Один раз, а потом второй. Бил он в область желудка, с большой силой. Не для того, чтобы убить, и не для того, чтобы лишить сознания. Нет, тащить бесчувственное тело по гостиничным коридорам отнюдь не входило в планы Щелкунчика. Просто он нанес два точных удара для того, чтобы парень мог идти, но не мог сопротивляться и пытаться убежать. Так оно и вышло. Хулиган скорчился, и лицо его посинело от боли. Он задохнулся и захрипел, ругаясь матом вполголоса.

— Теперь вставай и пойдем, — приказал Щелкунчик, отпуская его и даже, схватив за шиворот, помогая подняться с пола.

Они вышли в коридор, и Щелкунчик запер дверь на ключ.

На этот раз в коридоре уже были посторонние люди. Одна женщина с полотенцем, накрученным на голову наподобие тюрбана, медленно, вразвалку шла с чайником в руках, и еще один дядька запирал дверь своей комнаты, намереваясь куда-то идти… Внимательно посмотрев на них, Щелкунчик решил, что это действительно случайная публика и можно пока что не иметь их в виду.

— Пойдем, Гриша, — ласково сказал он, хватая парня под руку. Имя он придумал, чтобы сцена выглядела более правдоподобной. Идут по коридору два товарища, у одного из которых сильно, видимо, болит живот…

Хулиган сделал было движение, чтобы вырваться, но у него ничего не получилось — после двух тяжелых ударов в живот, да еще в полузадушенном состоянии, координация тела была нарушена, и убежать быстро он не мог. Он шел довольно медленно, не отпуская руки от живота и хватая ртом воздух. Щелкунчик же тащил его за собой, чтобы как можно меньше «маячить» в коридоре и поскорее добраться до своего номера.

В конце концов он доволочил хулигана до своей двери, и тот, увидев ее, вдруг резко шарахнулся в сторону. Лицо его опять помертвело от страха.

— Куда ты? Куда мы? — забормотал он испуганно, но на длительные разговоры Щелкунчик сейчас не был настроен. Поэтому он просто отпер дверь и втолкнул парня внутрь.

— А теперь сядь, падаль, и расскажи, что ты там делал и что это за смерть такая, о которой ты там трепался, — приказал он, швыряя свою жертву на собственную кровать.

— Это не я, — отрывисто заговорил парень, поняв, очевидно, что деваться все равно некуда и что этот страшный человек все равно намерен вытрясти из него все… — Это не я… Меня попросили, меня заставили, — говорил он. По лицу его вдруг потекли слезы, и это было довольно отвратительное зрелище.

— Тебя Черняков попросил? — спросил Щелкунчик быстро. — Это он тебя послал в номер? Что он хотел от тебя? Что ты должен был сделать?

Парень замолчал, он не в силах был выговорить то, что хотел услышать от него Щелкунчик. Глаза парня бегали из стороны в сторону, он лихорадочно искал выход из ужасного положения, в которое попал столь глупо и неожиданно.

Но выхода не находилось. Щелкунчик еще несколько раз ударил парня кулаком в живот, после чего тот по-настоящему разрыдался. Он лежал на кровати и плакал от жалости к себе, а после этого, конечно, рассказал все.

Звали его Вадик, ему было двадцать два года, он только год назад вернулся из армии. Отца у него никогда не было. Вернее, он был, этот отец, но его тюремные отсидки были настолько перманентными, что он скорее жил в тюрьме, чем дома, во время кратковременных мясяцев свободы.

Что же касается матери Вадика, то она уже успела основательно состариться от такой жизни — от мужа — пьяницы и вора и от тяжелой работы на комбинате. Эта старая женщина уже никак не могла помочь своему сыну…

Правы бывают ученые-юристы, когда утверждают, что преступность воспроизводит себя сама. Если у тебя отец — преступник, а мать — слабая женщина, то, вероятнее всего, и твоя дорожка проляжет через зоны и камеры предварительного заключения.

И прав был Ломброзо, который утверждал, что «яблоко от яблони недалеко падает» и что преступность — дело семейное, генное, потомственное. Ломброзо даже считал, что преступные наклонности не только передаются в генах по наследству от родителей детям, но что их даже можно увидеть невооруженным глазом.

Есть, считал великий француз, некие внешние признаки преступных наклонностей — низкий покатый лоб, утяжеленные надбровные дуги, характерные особенности строения черепа… Из этой теории на самом деле вытекает довольно любопытный факт. А именно, что если у преступников родятся дети, то надо бы их заблаговременно, еще в младенчестве, тихонько усыплять, как котят, топить, что ли… Пока не поздно, пока они не выросли и не натворили бед еще более страшных, чем их родители. Потому что вероятность того, что эти детки вырастут нормальными, приличными людьми, ничтожно мала…