Призрак Заратустры

Догадливая Гуля принесла кружку воды, которую он опорожнил до дна. Ему полегчало, он смог произнести несколько связных реплик. Вадима интересовало, кто и зачем замуровал его под землей, но оказалось, он забрался туда по собственной воле. После того, как его подстрелили басмачи, он скатился в безводное озеро. Рану жгло каленым железом. Чтобы удержаться от крика, ткнулся ртом в озерное дно, наглотался соли, подавился, но отплевываться было некогда, потому что с осыпи уже бежали архаровцы Керима.

— Почему р-решил, что Керима?

— А як же!.. На них накидки… те самые… с тиграми… Лиц не видать, повязками до глаз закрыты, но по одеже я их сразу узнал. В руках не то сабли, не то палаши, а у того, что впереди, — кажись, наган. Кабы они до меня добегли, каюк бы мне настал…

— Как же ты спасся?

Павлуха признал, что спасение получилось нечеканым — как в кино. Он заполз в повядший прибрежный кустарник, и перед ним разверзлась нора, ведшая куда-то вглубь. Он подумал, что ее прорыла какая-то животина, и возникла дилемма: загинуть от когтей зверюги или от басмаческих клинков? Павлуха раздумывал всего секунду. Басмачи не помилуют, а когти — это еще, как говорила прабабка, сорочьим хвостом писано. Он протиснулся в нору и, изловчившись, надломил росший снаружи куст, чтобы он свесился и прикрыл вход в убежище. По-пластунски пополз вовнутрь. Плечо горело, все тело передергивалось от болевых вспышек. Под животом он ощущал жидкую грязь. Видно, пока озеро не распростилось с водой, этот сток был затоплен, его нельзя было увидеть с берега, и о нем никто не знал.

Силы иссякли, ползти было невмоготу. Павлуха перевернулся на спину и зубами, помогая здоровой рукой, разорвал на себе сорочку. Перемотал рану, чтобы унять сочившуюся кровь. На это ушла последняя энергия, и он впал в беспамятство. Сколько так пролежал — не знает. Судя по тому, что очнулся в непроглядной мгле, наступила ночь. Из отверстия, от которого он отполз всего на четыре-пять саженей, тянуло холодом. Павлуха возблагодарил того, в кого не верил, за избавление от смерти и задумался: а что теперь? Вылезать обратно в котловину посчитал неумным. Слабость гнула его, не давала подняться. Поверху до крепости не дошлепать — он и на откос взобраться не в состоянии. А басмачи, если они шастают около, живо наскочат и довершат казнь.

Дня два или три Павлуха отлеживался. У него начался жар, потом начал бить озноб, колотила лихоманка, он уж и не чаял выжить. Рассудив, что и так и так помирать, принялся продвигаться в нору. Она оказалась не звериной — расширилась, явила стенки и верхнее перекрытие из кирпичных брусков. По ним стекала вода, она была чуть солоноватой, но, если не привередничать, то годной для питья. В кармане у Павлухи завалялся сухарь — это было все, чем он подкреплялся, держа путь в неизвестность. Подначивал себя увереньем, что куда-то этот тоннель должен привести. Иначе зачем бы его проложили?

Но рок насмехался над ним: вызволив из бандитских лап, завел в самый что ни на есть тупик. Павлуха не помнил, какой это был день, счет времени потерял сразу после ранения. Подземный ход позволял идти в рост, но ему невмочь было подняться, и он полз, изгибаясь всем телом. И какое жесточайшее разочарование испытал, когда напоролся на завал из камней и песка. Заревел, зарыдал, размазывая слезы, впал в буйство, из последних сил колотя в кирпичи. Тут-то его и услыхал Вадим.

Происхождение тоннеля объяснялось просто. Крепость, по-видимому, строилась изначально не как надгробный обелиск, а как фортификационное сооружение, и не обошлась без хитростей. В те века озеро могло иметь уровень ниже входа в подземелье и к тому же быть пресным. Это позволяло защитникам совершать вылазки за водой, что при длительной осаде давало им неоспоримое преимущество, не говоря уже о том, что таким образом они могли пробраться во вражий тыл и произвести контрудар.

Позже крепость потеряла свое военное значение, превратилась в могильник и, в конце концов, была позабыта. Вследствие сейсмического толчка или просто от времени подземный ход на одном из участков разрушился, сообщение было прервано, и это едва не стоило Павлухе жизни. Впрочем, «едва» не считается. Выжил и выжил. С подачи поработителей-англичан на Востоке прижилась поговорка про таких счастливчиков: родился в чепце.

Вадим поздравил его и переключился на более существенное:

— Как по-твоему, что они сделали с Враничем?

Павлуха икнул. При воспоминании о событиях на озере ему снова стало нехорошо.

— Та хлопнули его, как пить дать…

— Но мертвым ты его не видел?

— Та шо мне было видеть? Я с-под земли носа не казал. А Вранич… От него, поди, уж и костей не зосталось…

Говорили громко, и на звук голосов потянулись разбуженные ханши. Спросонья им, наверное, примерещилось, что возле крепости бродят лазутчики, и они вышли, вооружившись чем попало, — своими хоккейными клюшками. Встали в отдалении, уставившись сквозь чачваны на Павлуху, которого считали убитым или пропавшим навеки.

Он закашлялся, приложил ладонь к кровавой перевязи. Вадим переглянулся с Гулей.