Призрак Заратустры

Пафнутий подвел к нему покладтистую на вид лошадку с длинной гривой, в которой запутались древесные листья. Вадим вставил ослабелую ногу в стремя, напрягся, чтобы вскочить в седло, но подпрыгнуть так и не смог — полусогнутые коленки не желали распрямляться, а тяжесть в груди, в животе, в чреслах все копилась и копилась, становясь непреодолимой.

— Эх-х! — Пафнутий подсадил его, закинул в седло. — Держись!

Вадим угнездился неловко, его мотало, он вцепился в холку. Лошадка, чуя странное состояние всадника, прядала ушами и беспокойно всхрапывала.

— Тпр-ру!.. — выдавил из себя Вадим и пошлепал ее по лоснившемуся боку. — Не бойся…

Пафнутий и Аннеке оседлали двух других лошадей, и недлинная кавалькада выехала из оазиса. Сию же секунду она попала под лучи почти зашедшего солнца, и по песку протянулись многометровые шлейфы, принявшие в расстроенном воображении Вадима вид змееподобных чудищ.

Через полчаса должна наступить ночь. Кто поведет отряд в кромешной мгле? Вадим напрягал зрение, но оно гасло, как задуваемая свеча. Счастье еще, что Пафнутий нашел на складе компас со светящимся циферблатом и подробную карту местности. Он определил курс и ехал впереди. За ним двигался Вадим, а замыкала цепочку Аннеке. Она удивительно ладно держалась в седле, несмотря на то, что не имела должной практики. Впрочем, у себя на Крайнем Севере ей частенько доводилось ездить верхом на оленях, так что приспособиться к лошади не составило большого труда.

Солнце зашло, но установившийся послезакатный холодок не освежил Вадима. Очевидно, немалая доза яда все же растеклась по организму и отравила его, потому что легче не становилось. Лошадка переступала плавно, но при каждом ее шаге в голову всаднику как будто вбивали зубило. Он уже ничего не видел, и Пафнутий привязал его лошадь к своей. А немного погодя Вадим начал сползать с седла, будучи не в силах удержаться.

Остановились. Пафнутий и Аннеке развели костер и держали совет, встревоженно глядя на своего немощного товарища, который лежал, едва улавливая то, о чем они говорили.

— Он не доехать! — выстанывала Аннеке, заламывая тонкие ручки. — Скачи один, приведи людей с повозкой…

— Туда-сюда обернусь пока, он преставится, — возражал Пафнутий.

Кончилось тем, что Вадиму влили в рот для бодрости полфляги воды, усадили на лошадь и привязали к ней, чтобы не упал. Переход через пустыню возобновился, Пафнутий поехал шибче, торопясь достичь кишлака, пока не наступило утро.

Как въезжали в Алтынкан, Вадим помнил плохо. Он не в состоянии был совершить ни единого движения и ежеминутно проваливался в забытье, где являлись ему невообразимо-ужасающие виденья, какие способна была породить разве что фантазия пациентов Бедлама. Над чернильными песками парили сисястые ундины, размахивали хоккейными клюшками и заходились от хохота, выставляя напоказ непомерной длины волчьи клычищи. Из ниоткуда возникал неохватный глиняный жбан, заткнутый смятой газетой «Правда Востока». Пробка вылетала, и из горловины жбана, окруженный дымным ореолом, высовывался калган редактора Бабскера, вещавшего скрипуче: «Помните, Вадим Сергеевич… чавк-чавк… наше издание призвано описывать самые светлые стороны советского бытия. Ничего низменного, ничего легковесного!» И тут же, в пику ему, из-за жбана показывалась укутанная в паранджу девица. Покачиваясь под неслышную музыку, она прнималась разоблачаться, скидывала с себя одежду слой за слоем, как ожившая луковица, и превращалась в Перепелкину, исполнявшую бесстыдный танец, сопровождаемый скабрезным хихиканьем невидимого Керима…

В этом-то чаду Вадим и доехал до кишлака. Его сняли с лошади, перенесли в домишко, где квартировал командир Мокрый. Отрядный фельдшер подхватил дизентерию, дневал и ночевал на толчке, поэтому прибежал местный коновал. Пафнутий и Аннеке, перебивая друг друга, рассказали ему о случившемся. Коновал по-русски понимал через пень-колоду, а отвечать мог только матерными ругательствами. Он дал понять, что дело дрянь. Велел принести миску кумыса и напоил им пострадавшего, чью голову придерживала Аннеке. Вадим послушно проглотил все, но через минуту его вырвало. Лекарь покачал седеющей головой и потрогал ноги пациента. Вадим знал, что при отравлении змеиным ядом конечности холодеют. Руки эскулапа показались ему горячими, как вынутые из огня головни.

Рана уже не кровоточила, зато опухла и приобрела синюшный оттенок, а лицо больного, наоборот, побелело. Коновал попросил детально описать змею, выслушал то, что ему сообщили Аннеке с Пафнутием, произнес: «Чхан илон, твою мат!» — и знаками выразил требование поскорее переправить Вадима в Самарканд. В кишлаке не нашлось противозмеиных средств, и даже сбить поднявшуюся температуру было нечем.

— Как вы тут жить?! — остервенело напустилась Аннеке на Мокрого. — Где медицина? Где лекарства?

— Медицина в городе, — отбрыкивался командир. — И аптеки там. А в пустыне где я тебе лекарства возьму? Фить!