Призраки Джейн Лоуренс

Мама стояла к ней вполоборота в форме резервиста. Еще до того как Джейн отослали, мама стала добровольцем, как отец и его товарищи. Они помогали людям выбираться из-под завалов разрушенных домов, оцепляли районы, опасные для жизни после бомбежки. Кожаный противогаз на шее, одежда, коротко стриженные волосы — она выглядела несуразно, нелепо, но именно такой ее запомнила Джейн. Перед ней совсем не та мама, которую она пыталась вызвать. Этот образ произвольно вырван из памяти. Образы родителей давно потускнели, остались лишь очертания, общая канва, но стоило подумать о маме, и сразу представлялась женщина с длинными волосами. Расплывчатое лицо излучало любовь и счастье.

Сейчас же… Джейн видела маму такой, как в их последнюю встречу. Джейн думала, что забыла ее черты. Оказывается, она помнила даже мелкие морщинки у глаз, едва заметные, только начинавшие формироваться. Изогнутые белесые ресницы, курносое лицо. Такие детали ребенок запоминает в счастливые времена, они остаются в памяти и хранятся надежно, не хуже, чем запечатленные на фотографической пленке.

— Не надо так, — пролепетала Джейн дрожащим голосом и рухнула на колени.

Мама не ответила, словно не слышала. И хотя Джейн понимала, что это не мать, а лишь призрак в ее обличье, это тихое безразличие доконало ее.

— Я забыла тебя. — Джейн застонала и упала на колени. — Я хотела тебя забыть.

По-прежнему никакого ответа. Найти верную тактику поведения легче в случае приветливого, ласкового отношения или, напротив, жестокого, как в случае с Каннингемами. Она бы заключила призрака в круг с сильной защитой.

Но такое безразличие… Джейн потянулась к ней и отдернула руку.

Призраков не существует, перед ней не мама, но отчего так бьется сердце, отчего она ощущает тоску и одиночество еще острее? На что сейчас важнее обратить внимание? Все же уйти она не сможет, ведь другого шанса увидеться не будет.

— Прошу, посмотри на меня.

Мама шевельнулась, и сердце Джейн подпрыгнуло: неужели собирается уходить? Она подалась вперед, схватила маму за плечи и развернула к себе, надеясь вблизи увидеть знакомое выражение глаз. Тело ее оказалось твердым и теплым, такие родные черты самого дорогого человека. Будь у нее желание, могла бы считать это существо матерью, поверить, что перед ней действительно она.

Несомненно, магия могла воссоздавать любые порожденные ею образы.

Сопротивляться искушению не оставалось сил, и Джейн прошептала:

— Я твоя дочь, Джейн. Я здесь.

На лице мамы мелькнуло раздражение, она повернулась, впилась в нее глазами так, что перехватило дыхание, но затем взгляд скользнул в сторону и сосредоточился на чем-то за ее спиной. Выражение лица, взгляд, манеры — во всем безразличие, отсутствие интереса, словно мама не узнавала ее. Неудивительно, Джейн и сама давно отгородилась от воспоминаний о ней. Но сейчас старый шрам разошелся, рана, не дававшая о себе знать почти два десятка лет, стала болеть и кровоточить, а Джейн уже не помнила, как с этим справляться.

Она не могла совладать со слезами. Лежащая на плече мамы рука шевельнулась, пальцы коснулись щеки — теплой, будто живой, настоящей. Она провела по линии роста волос, находя на этом лице черты самой себя. Невольно отметила едва заметную выемку на подбородке.

Разум не желал мириться с ошибкой, даже понимая, что за этой выемкой темный гранит; его вес мог стать для нее якорем в реальности, угрожающей исчезнуть, поэтому она надавила на него пальцем. Как заманчиво поверить, что мечта, возникшая в минуты тоски и боли несколько дней назад, сбылась: мама здесь, с ней! Но Джейн преодолела печаль, сорвала фальшивый покров ради того, чтобы добраться до правды.

Ради правды она отказалась ото сна. Ради нее ела только тушеного зайца, траву и сырые яйца. Она временами походила на помешанную, погрузилась с головой в ритуалы, открывающие видение иных миров, и вот это случилось. Покров лопнул, будто прорвалась кожа на барабане.

Фигура вытянулась, но смотрела по-прежнему глазами матери. Так бывало и раньше.

«Почему ты не желаешь нас кормить?» — спросило существо. Слова звучали очень странно, такого Джейн не доводилось слышать. Вместо простых звуков лились потоки, струи нот разной высоты, связанные одна с другой, и они извивались, касаясь уставшей плоти и костей.

«Накорми нас, и мы выведем тебя отсюда».

Миссис Каннингем тоже говорила о голоде. Похоже, получая отказ, эти создания впадали в отчаяние, это воодушевляло.

— И чем вас кормить? — спросила Джейн, сделала шаг назад и гордо вскинула подбородок.

«Своим чувством вины».

Она вспомнила Августина в кухне, его затуманенный взор, когда он утверждал, что глаза ее налились кровью, а тело заражено болезнью. Как ни странно, досада тогда успокаивала остальные чувства; как ни парадоксально, дарила облегчение. Увидев маму, Джейн ощутила острое желание все исправить. Скончавшиеся пациенты показывали Августину, как их можно было спасти, что он должен был, но не сделал.