Призраки и художники

Они сидели ясным вечером на лужайке, обильно орошаемой и высушиваемой здешним жарким солнцем, окруженной травянистым бордюром из неизвестных цветов. Жена представителя совета оживилась, узнав, что Селии знаком тот самый уголок большого города на севере Англии, откуда она родом, что она может проследить ее путь вдоль бурной реки, через большой мост, знает тот пригород с новыми одноэтажными домами, где жила ее семья. Она была учительницей начальных классов и говорила, что всем рекомендует книги Беатрикс Поттер. Настоящий сад мистера МакГрегора, гиацинтовый лес, холм миссис Тигги-Винкл.[34] Когда внезапно опустились сумерки, сначала ультрамариновые, а потом чернильные, в саду в свете цветных фонариков замелькали незнакомые черные бабочки. Доктор Уорфдейл, приехавший из Англии специалист в области критической теории языка, обсуждал с грамматистом Британского совета и профессором Саном трансформационную грамматику Хомского[35]

и гипотезу универсальной глубинной структуры.[36] Английский язык — главная область роста в нашем экспорте, говорил грамматист из совета. Конечно, Беатрикс Поттер использует довольно длинные слова, говорила жена представителя совета, но картинки замечательные. Вордсворт полагал, что подлинный язык человека произошел от прекрасных и неизменных форм природы, среди которых жил естественной жизнью счастливый крестьянин. Вот бы посмотреть на здешнюю сельскую местность, воскликнула Селия, хоть одним глазком.

— Мы и сами знаем ее не очень хорошо, — тихо сказал сидевший рядом с ней профессор Мун. — Наш город ужасен, у него нет своего облика. Если хотите, мы свозим вас в Народную Деревню.

У него было узкое серьезное лицо, без той добродушной напористости, что была у профессора Сана.

— Я не знаю, как мы это допустили, вот то, что с городом, — сказал он. — Но он очень прочный, очень долговечный.

* * *

В ту ночь был объявлен комендантский час. Селию предупредили заранее, и она сидела в комнате 1840, сжимая в руке тяжелый резиновый фонарик, предоставленный гостиницей вместе с шапочкой для душа, крошечным тюбиком зубной пасты, продезинфицированными восточными мужскими тапочками, изречениями Будды, гидеоновской Библией[37]

и миниатюрными блестящими бутылочками водки, бурбона, скотча и джина, составленными в кружок. Здание вздохнуло и испустило дух. Пропало лиловое свечение цифровых радиочасов. Комната казалась черно-эластичной. Лифты с неправильной нумерацией, должно быть, остановились. Селию наполнило мрачное воодушевление, не имевшее выхода. Она отодвинула тяжелые складки шторы и выглянула. Высокие башни, которые до того были бесплотными колоннами из светящихся прямоугольников, превратились в мрачные ущелья. Змеившийся поток транспорта стал вялым, расползся в стороны, померк и через пару минут замер. Лихорадочно охристое небо превратилось в зримую темноту,[38] в которой на мгновение ожили звезды, тут же срезанные гигантскими лезвиями белых лучей-ножниц. Сквозь шум кондиционера и звукоизоляцию Селия услышала напряженный гул и рокот. Щели внизу заполнили идущие вплотную друг за другом мрачные танки. С клацаньем и жужжанием из темноты появились вертолеты, нависли над чудищами, ползущими между темными башнями. В этой стране такая тревога объявлялась часто. Врага сдерживали у самых границ; поговаривали, что он уже сумел проложить несколько километров подземных туннелей и через скрытые выходы мог засылать шпионов и передовые отряды своих войск, чтобы те внедрялись, смешивались с местным населением, разрушали и убивали. Наказание за несоблюдение комендантского часа, за непогашенный свет, за появление на улицах было суровым. Селия попробовала почитать при свете фонарика изречения Будды, но фонарик укатился, и она испугалась, поскольку в темноте не смогла его найти. Когда все закончилось, прозрачные лиловые цифры уверенно возвестили время, совершенно нереальное в этой стране, никак не связанное ни с рассветом, ни с сумерками, а из радио, только что с дребезжанием изрыгавшего повторяющиеся военные инструкции, полился умиротворяющий венский вальс.

* * *