Призраки не тонут

Поначалу ее смерть пугала Элоя. Он не спал ночами, просыпался в поту, разбуженный кошмарами той ночи и винил себя в гибели невинной женщины. Но со временем жажда творить пересилила чувство вины, и художник принял опасный волшебный дар, решив не скрывать от мира такую невиданную ранее красоту. Он дни напролет рисовал людей, лишь слушая их. Звонкий смех детей в парках, монотонная болтовня телеведущих по вечерам, скрипучее ворчание пожилых людей в кафе – он не видел их лиц, но рисовал голоса, следуя нерушимому правилу: смотреть на них нельзя, иначе картина будет иной, подобно миллионам безликих портретов.

На свой страх и риск неуверенный в себе Кальво впервые показал портрет Айелет своей подруге Кристине и та, прорыдав минут двадцать, убедила автора в продолжении этого ремесла. Она просила его изобразить и ее, но как он ни старался – ничего не вышло. Лицо Кристины он знал слишком хорошо, а это значило, что ее душе ничто не угрожало.

Затем была выставка Исмаэля, пророчащая день триумфа напыщенного богатенького начальника, который позволил Элою и всем своим художникам принять в ней участие. Кальво подготовился всего за неделю. Три портрета – три души. При этом самому автору смотреть на свои картины было невыносимо больно. Порой он боялся их, нанося краску, но не мог остановиться, словно ученый, оживляющий своего Франкенштейна. Однако риск оправдался. Люди не гибли. Они полюбили его и признали его дар. А некоторые, испугавшись, даже обвиняли в колдовстве, но тут же опровергали это и вновь возносили до небес. Что ему Исмаэль? Кого волнует сорванная выставка? Теперь Элой – главной герой на сцене, и Сиджес не удержит его в своих рамках надолго. Целый мир должен узнать, как выглядит людская душа.

Всего месяц прошел после трагедии на пляже, но Элою казалось, что пролетели годы, и дар ярким пламенем согревал его изнутри. Настало время экспериментов. Рост над собственным эго вылился в неадекватную попытку отбросить жалость.

Сегодня, в свой день рождения, простуженный и ослабленный, но все еще герой, он шел по улице Антонио Гауди, следуя за пожилой сеньорой, которая не догадывалась о его существовании. На ней была шляпка, удачно скрывающая от взгляда художника цвет ее волос. Ему было важно успеть закрыть глаза, когда она обернется, а остальное не имело смысла.

Преследуемая бесшумным охотником, женщина свернула направо и зашла в небольшой магазинчик восточных пряностей. Элой – за ней.

В этом заведении, которое пользовалось популярностью у ценителей редких специй, витал острый аромат приправ, заставивший Кальво зажать рукой рот, чтобы не чихнуть и не привлечь к себе внимания. Сеньора же явно наслаждалась атмосферой арабского колорита, принюхиваясь то к одному, то к другому мешочку со специями.

– Добро пожаловать, донна Хосефа! – продавец, зрелый мужчина с большим животом, радостно приветствовал свою покупательницу, очевидно, постоянную и весьма уважаемую.

– Здравствуй, Лукас. Не поверишь, но у меня уже все закончилось, а сам понимаешь, вино мужа не обойдется без твоих прекрасных пряностей. Как и мои блюда без шафрана. Кстати, он мне тоже сегодня будет нужен, – она говорила медленно и важно, как и подобает даме почтенного возраста с грузом опыта прожитых лет на плечах.

– О, конечно-конечно! Как всегда, поменьше кардамона, побольше гвоздики с корицей. А еще шафран и сушеный имбирь. Я все помню, – мужчина постучал по своей голове, демонстрируя твердость черепа или наличие мозгов.

– Феноменально. Все запоминаешь, хитрец. Вот можешь же ты, Лукас, заставить женщину чувствовать себя особенной, а мой Карлос, увы, стал забывчивым и ворчливым. Порой проснется и не помнит, какой сейчас месяц, – донна Хосефа облокотилась на прилавок и стала наблюдать, как продавец специй суетливо готовит ее заказ.

– Для этого у сеньора есть такая женщина, как вы, донна Хосефа… – их шутливые фразы, словно радиоволны, читались Кальво, и проецировали четкую картинку в его голове.

Элой, все еще никем незамеченный, стоял за большим мешком сумаха, рисуя в блокноте лицо женщины – властной, красивой, но хищной. Душа донны Хосефы во всем своем великолепии была еще молодой, несмотря на преклонный возраст ее физической хранительницы.

И вновь волшебство, ощущение света, смешанные чувства и слезы, наворачивающиеся на глаза. Художнику, пропустившему через себя очередной живой образ, показалось, что он сейчас потеряет сознание. Он прислонился к мешку, глубоко вздохнул и вышел из своего укрытия, совершенно уверенный в том, что прямо сейчас поступит правильно. Чудописец подошел к прилавку и молча положил на него только что созданный рисунок, а после, встретившись с Хосефой взглядом, вернее ее состаренной копией, развернулся и направился к выходу.

– Что это?! – услышал он уже в дверях испуганный скрипучий женский голос.

– Это вы, донна. Разве вы не видите? – сказал Элой и покинул магазин.