Про папу

— А? Ты? Не бери пшено в пакетиках, как в прошлый раз, рассыпная в два раза дешевле! Не бери! Слышишь?

— Слышу, не беру.

Ха, заметишь ты там. Отстояв очередь в кассу, скорее несу все это разноцветное добро домой. Холодает, в Крыму штормовое предупреждение, ну, тут рядом совсем.

Ворота закрыты. Ключ у папы. Папа в доме. Ключом он закрыл калитку за мной, неизвестно зачем. И ушел в дом. Звукоизоляция хорошая. Звонок не работает, родителям было некогда его чинить, надо было сносить стены в доме и строить их заново, это интересней. Вытаскиваю телефон — а он сел! Папа вызвонил последние проценты заряда, да на морозе вообще все разряжается быстро.

Барабаню кулаком в ворота — это больше от отчаяния. Собака Белка, убедившись, что это я, быстро перестает лаять и виляет хвостом. Дескать, ну, у людей свои причуды, хочешь пошуметь снаружи, шуми, я что.

— Папа!!! — Это тоже крик отчаяния. Вокруг тишина, белый снег в темноте, сгущающийся мороз и я в кроссовочках и легкой куртке чуть не на голое тело. Папа внутри дома, похожего на крепость, не пролезешь, сидит себе в тепле, смотрит балет Моисеева. В наушниках, конечно.

Замерзание начинается с конечностей, женщинам, кстати, не понять всю полноту и сакральный смысл этого наблюдения… Луплю кулаками в железные ворота, надо же согреться. И, говорят, в стрессе полезно что-нибудь поломать.

Балет Моисеева… что ж он длинный такой! Когда же антракт?

Проходит еще минут десять. Не смешно ни фига, с разряженным телефоном я даже такси вызвать не могу — не чтоб ехать, а чтоб погреться…

— Папа! Слышишь ли ты! — надо почаще так орать, вдруг когда-нибудь Остапа в «Тарасе Бульбе» озвучу, это именно та, нужная интонация, мне за один этот крик «Оскара» дадут.

Наконец в окне мелькает силуэт, папа вышел на кухню, чая захотел. Это так трогательно.

— Папа!!! Да твою мать, а? — Силуэт неспешно уходит из кухни, папа аккуратно гасит свет.

Рискуя вынести окно, леплю уже бесчувственными пальцами ком снега пополам с мерзлой землей и запускаю в стекло. Бемц! — выдержало.

О, папа возвращается. Из дверей высовывается несколько всклоченная наушниками голова.

— Папа! Сейчас отвалятся будущие внуки!

— О, а ты не дома, что ли? Ты где был?

— Может, ты меня запустишь все-таки?

— Ща. Оденусь. Ох, сколько с тобой возни…

А-а-а!!! Ну, немного подождать еще. Отец, накинув старый кожух, отпирает мне ворота. Психоаналитики правы — я никогда не ощущал эдипов комплекс столь явно.

Ой, тепло, тепло! И свет! Сумка плохо открывается, заиндевела на морозе.

— Ты на фига ворота закрыл за мной?

— Та я думал, ты дома…

Я, конечно, мог бы спросить, кому он тогда звонил. Но папе тяжело признать, что он это сделал машинально. Да и губы от холода прилипли одна к другой. Фиг с ним, прошедшая беда — не беда уже.

Так, вот он, чернослив, курага, коробку с пшеном порвать незаметно…

— Через полчаса будет каша.

— Та зачем мне эта каша, я только что прекрасного супа поел…

Дома тишина. Папа сидит сытый, в наушниках, смотрит вторую часть балета Моисеева.

Я пью горячий чай с малиной.

1 января 2017 г.

Все, больше папу в гости не беру. Невоспитанный совершенно.

Вчера помогал ему снимать брюки, и из кармана что-то выпало — недогрызенная печенька. Наша дальняя родственница тетя Мотя печет охренительное печенье. Вот папа, видать, ел, ел, последнюю не доел и припрятал.

* * *

Когда Мусяка еще была молода, а ее дочь Котася уже подросла, они открыли в доме родителей бордель. Это было нечто неописуемое. Хвостатые клиенты толпились во дворе сутками напролет. Брутальная овчарка Бася, не в пример Белке свирепое и тяжелое характером существо, столько лаяла, что даже похудела.

Папа лупил котов удочками, мама — веником.

Родители добрые, я бы, например, после пары таких ночей взял бы в руки топор и после спал бы спокойно — кровавые котики в глазах бы не стояли, я б их, негодников, обухом, в лепешку.

Но я жил в благословенной Германии, пока родители ловили котов на удочку и лупасили уже перевернутым, по типу балалайки, веником по гибким спинам. Клиенты борделя «У корейцев», все как на подбор с бандитскими мордами, деловито удирали, но возвращались. Кошка Мусяка не успевала беременеть. Котася каким-то образом через раз предохранялась. Коты со всего поселка, поняв, что днем им пошалить спокойно не дадут, организовали мужской клуб. Целыми днями сидели перед воротами, философски плевали в исходящую бешеной пеной морду собаки Баси, ходили по нужде в мамин садик и, подремывая на солнышке, ждали наступления ночи.