Про папу

Я вздохнул, пронесло, никто на свете не может в жару жевать мороженое и возмущаться, зачем его купили.

Пока папа жевал, я зачастил, что после травли блох, как в интернете написано, надо есть молочное и что сварщикам недаром молоко дают.

Папа перестал жевать.

— А ты сам ел?

— Конечно!

Родной отец научил меня врать. Впрочем, я отношусь к этому как к курсу театрального училища или этюду «Обмани дракона». Я бы, конечно, поел мороженого, но у меня от него в животе зело бурчит, а таблетки с ферментами остались в Германии, в Крыму их днем с огнем…

Дракон доел мороженое и блаженно прикрыл глаза. У папы есть две радости в жизни — кино и сладости. Кино можно сколько влезет, а сладостям он сам ставит предел, каждый лишний пряник обругивается последними словами за то, что он не даром.

Проветрил наконец после травли, зашел с папой в дом. Папа тихий и даже романтичный какой-то, уже хорошо. Надышался, наверное, дурманящих фимиамов.

Ну, раз на папу подействовало, блох точно проймет.

5 сентября 2017 г.

Что-то странное нынче происходит с моим настроением. Потому что папа перестал на меня кричать.

Во время последней рэп-битвы «Гнойный Макс против Бешеного Папы» первый сказал второму, что из-за нервов похудел уже на двенадцать килограммов, страстным жестом эксгибициониста продемонстрировал снова появившуюся талию чеченского юноши, а также заметил, что, поскольку Бешеный не сможет ужиться ни с одной сиделкой, он торчит как штык в Симферополе, вместо того чтобы вырваться в Москву хоть на пару недель, и давние уже планы переезда обоих рэперов из Крыма в Столицу теперь под большим вопросом.

Думал, что вот последнее я зря брякнул, но потом оказалось, что все правильно.

Папа почувствовал, что я на грани, и стал обо мне заботиться.

А на тех, о ком заботятся, не кричат.

И еще — Бог есть на небе, мне написал мой старый друг, тот самый Сашка Мельниченко, с которым мы возились с беспризорниками в Караганде девяностых, пытаясь создать детский приют, и сообщил, что хочет переехать в Крым, спрашивал за жилье.

Иншалла, как говорят православные. Позвал Сашку жить к нам с папой. Делай что хочешь, чего не хочешь, не делай, только будь почаще дома, особенно когда меня нет. Смогу, дай бог, добраться до Москвы, снова приобретя мобильность.

Правда, такого вредного беспризорника, как мой папа, еще поискать. Но Саша на беспризорниках натренировался.

6 сентября 2017 г.

Я лежал на прибрежном песке, грел свое побаливающее еще плечо на жарком солнце и смотрел на море. В волне качалась серебрянокрылая жужелица. Она пыталась плыть, но у нее не получалось. Течение сносило ее все дальше от берега. Кряхтя, встал с теплой гальки, вычерпнул насекомое, положил на теплый, слегка влажный песок обсохнуть.

Красивая же. Сложная. Сложнее любого компьютера. Маленькое совершенство.

Лето в Крыму все продолжается, впереди долгая жизнь, может быть, прибрежная ласточка, проклевавшая себе гнездо в отвесных берегах, будет ей сыта, может быть, и для себя поживет, наплодит таких же мелких чудес с прозрачными крыльями.

Она медленно шевелила твердыми, будто лакированными ножками, словно осторожно ощупывая россыпь морских камешков, легкие крылья ее почти обсохли. И вдруг движения лапок ее замедлились, маленький серебристый вертолет неловко завалился на бок, жужелица еще раз встряхнула крыльями и… умерла.

Легкий ветерок подхватил ее и невесомой пылинкой покатил обратно в волну.

И я понял, что время этой жужелицы кончилось и море взяло свое.

7 сентября 2017 г.

Я опять накричал на папу. В этом доме постоянно кто-то на кого-то кричит, видимо, стены такие.

Дело в том, что, усмиряя энтропию и борясь с блохами, я запаковал все старую родительскую одежду в герметичные мешки, аккуратно ее перед этим рассортировав.

Вы представляете, чего мне это стоило — «аккуратно рассортировать»? А что делать…

А теперь представьте, сколько у папы старых вещей, которые только такой идиот, как я, захочет выбросить?

Рубашка, на которую я маленький разлил сок. Трусы, простите, похожие на сито («Не трогай, они чистые, стираные и даже поглажены!»), курток, явно снятых с помытых бомжей, две горы. Я запаковал все эти горы в мешки и герметично закрыл.

Если вас яд не берет, задохнитесь, пожалуйста, блохи.

Вернулся из медитации в очереди, снова не проплатил, второе окно опять закрылось, а будучи в очереди пятьдесят четвертым, стоять мне до завтрашнего утра, притащился домой, а дома…

Пока меня не было, папа потерял свою курточку и начал поиски с моих мешков. Ну, где ей еще быть, это подлый сын от него спрятал.

Мешки разорваны, на полу снова Монблан из старого тряпья, одеял и курток.

За этой горой прячется папа и смотрит на меня сердитым глазом. Второй все равно не видит, и он спрятал его за Монблан.

А курточка его спокойно висит на вешалке.

Я топал ногами, я кричал: «Блохи, они же не задохнулись!»

Больше всего хотелось эту кучу облить керосином и поджечь. Причем оставшись в доме, потому что зачем мне жизнь без нервов?