Про папу

Сын оказался вруном и обещалкиным, и я, схватив отца в охапку, носился по городу, прислоняя папу к стенке каждого кафе и залетая туда, пугал посетителей криком: «Блины есть?»

— Хотите пиццы?

— Нет, я хочу блин!

Ситуация уже напоминала новеллу О. Генри про персики, папа слабел с каждой минутой (отвык от пеших прогулок), когда мы наконец нашли кафе, в котором нам пообещали блины.

Миловидная девушка принесла меню, и я стал торжественно зачитывать папе список: с икрой, с творогом, с курагой, с яблоками…

Папа вспотел и приобрел вид человека, который у стойки регистрации в аэропорту обнаружил, что забыл дома паспорт.

— Ох… ну давай те, что подешевле.

— Папа, да поешь ты уже как следует. Короче, порцию с икрой…

— Что? Куда? С ума сошел!

— Папа, не кричи в общественном месте.

— Давай с творогом! Хочу блины с творогом!!!

Потрясенная силой папиного крика официантка галопом понеслась на кухню, а я сел выслушивать крайне эмоциональную лекцию по экономике, которую папа явно с удовольствием прервал бы, просто дав мне в глаз.

К тому же к середине своей страстной речи папа стал догадываться, что блины можно было заказать вообще без начинки, и спасло меня только то, что их наконец принесли. Конечно, тесто оказалось жидким, сметану я специально прикупил, лишь бы деньги потратить, а творог — мелкий какой-то…

Но в целом посидели хорошо. Я подговорил официантку, хорошо дав ей на чай, чтобы она озвучила другую сумму и ни в коем случае не приносила чек. Поэтому цена за обед поразила даже папу, и он снова пришел в радостное состояние духа.

— А блины ничего, но ты все-таки как ребенок…

Гуляя по Пушкинской, мы встретили мою старинную знакомую Кристину Караманову, обрадовались встрече, поздравили друг друга с Новым годом, и когда папа узнал, что Кристина — дочь его любимого композитора Алемдара Караманова, то пришел в возвышенное состояние духа. Расколбасился до того, что пристал к уличному аккордеонисту, чтобы он сыграл тот вальс, диск с которым пропал при уборке.

— Я вам напою!

Гуляющие люди с удивлением рассматривали импозантного старика в шляпе, размахивающего палкой и кричащего: «Трим-тара-рам! Тара-тара-там — трим-тара-рам!» — и в замешательстве кидали деньги в баночку аккордеониста.

Я не вмешивался, полет души у человека.

Потом с порхающим папой мы засобирались домой.

Лишний раз отметил, насколько не приспособлен современный город к жизни пожилых людей. Здоровенные бордюры, водостоки, высокие ступеньки — все таит опасность. По дороге отца я буквально нес на себе, папа еще попросил, чтобы я зашел в банк с его карточкой и купил Сашке зефиру, обязательно на его, папины, деньги.

Я, усадив отца в уголок, галопом помчался в банк и в магазин. Причем, когда я возвращался, папа меня не заметил. Так его и сфотографировал в памяти, убежавшего из своего уголочка и напряженно вглядывающегося в даль…

16 января 2018 г.

Вчера был день рождения самого тонкого поэта прошлого века Осипа Мандельштама.

Хочу рассказать вам об одном дне этого человека.

Общеизвестно, что он погиб в сталинском лагере, и, знаете, эту мысль я все время держал несколько в стороне от своего сознания: более чудовищного сочетания, чем Мандельштам и лагерь, и представить себе невозможно.

В лагере свирепствовал тиф, не хватало не только пищи, но и воды. Мандельштам потерял сознание возле нар, истощенный до последней степени, наверняка «опущенный» уголовниками за то, что воровал хлеб… Мне страшно об этом говорить, поэтому и не буду, да речь и не о том.

Мандельштама перевели в лагерную больницу, и он прожил там свой последний день.

Вы знаете, мне стало немного легче. Все-таки последнее, что увидел и услышал поэт, были не крики надзирателей, не издевательства сокамерников, а больничная тишина и светлые ткани. Ведь это даже в лагерной больнице наверняка было.

Конечно, дали попить. Оставили наконец одного.

Возможно, наоборот, это был ужас, что он не умер там сразу, где упал, и этот день был последним издевательством в его жизни, проведенный в осознании всей обреченности и безвыходности своего положения.

Но я думаю, что это был все-таки подарок.

Подарок человеку, который однажды, узнав, что у его отца не было теплых вещей, прямо на улице снял с себя единственный теплый свитер и попросил передать ему. Показания на следствии которого, в отличие от многих и многих, которых не возьмусь осуждать, были безупречны. Человеку, который говорил: «Зачем пишется юмористика, ведь и так все смешно!» Который однажды написал эти строчки: «…время вспахано плугом, и роза землею была. Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела…»

Подумайте, после лагерного ада — день в тишине. Белые простыни. Вместо охранников — врачи. И дали, конечно, ему дали попить.

Это был день как подарок, он воспринял его именно так. Иначе и быть не могло. Это же Мандельштам.

* * *

А в Симферополе выпал настоящий снег. Белый, пушистый даже слегка, почти как положено.