Про папу

Я чувствовал коленями, как тяжело дышит отец, и гладил его макушку. Когда мы испуганы, все мы дети. И когда лежим, а кто-то сидит рядом с нами, тоже. Тогда можно легко погладить по голове кого угодно, это будет естественно.

— А как я упал, а?

— Не знаю, папа, я был в другой комнате.

— А сколько времени прошло, как я упал?

— Минуты три…

Папа растерянно смотрел вокруг себя, а я гладил его мягкие белые волосы и чувствовал, как он успокаивается.

— Ты меня не поймал…

— Не поймал.

— А почему?

— Я был в другой комнате.

Папа хмурится.

— Значит так, мы поужинали, макарошки с курицей, ты пошел мыть посуду…

— Да.

— А потом, потом что было?

— Ты сел смотреть сериал.

— А какой сериал?

— Я не знаю, как он называется.

— И я… не помню.

Папа сидит на полу, я стою над ним и осматриваю комнату. Перевернутое кресло, отброшенная палка, наверное, встал для чего-то. Папа вздыхает.

— Не помню ничего…

— Это нормально, это аффект.

— Какой дефект?

— Аффект. Ты испугался и все забыл.

— А сколько прошло времени, как я упал?

— Минут десять.

Я помню, как вылетел щучкой через руль мотоцикла, летящего на скорости под сто. Момент взлета помню, момент приземления нет. Оп! — и стоят уже люди надо мной. Незнакомые немцы с понятным, русским выражением лиц. Все мы одной нации, если беда…

— Ты тогда тоже ничего не помнил?

— Тоже. И не больно было.

— И мне не больно…

Поднимаю отца, ставлю на ножки кресло.

— Держи, держи меня!

— Папа, не бойся, если я рядом, уже не упадешь.

— Упаду!

— Не получится.

— А сколько времени прошло, как…

— Минут двадцать, папа.

У отца все то же растерянное лицо. Мне нравится оно, я чувствую тогда, что нужен ему.

— Я сидел в кресле… потом вроде встал.

— Папа, я принес земляных орехов, погрызи лучше, и зачем тебе вспоминать.

— Ну, а как же, я же нормальный человек?

— Конечно. Вот, ешь орешки, они без соли…

— А сколько времени…

— Минут двадцать пять, папа.

Иду заваривать чай. После орехов наверняка пересохнет в горле.

— Пап, я еще пирог купил, наш, крымский.

— Это хорошо…

— Конечно хорошо. Жизнь вообще, слава богу, налаживается.

— Только я опять упал.

— Ну, упал. И я падаю иногда.

— Ты с мотоцикла падал, я помню.

Папа теперь все время на мотоцикле. Мчится жизнь, ревет безжалостный мотор, а он сидит испуганный, отчаянно вцепившийся в руль, как в подлокотник кресла…

— А сколько времени прошло?

— Минут сорок…

…и не знает, что делать теперь, как это остановить.

3 февраля 2018 г.

Просвета нет. Его не может быть по всем законам природы.

Сегодня папа, пока я был в душе, снова упал и разбил себе голову. Фактически снял себе часть скальпа об угол дивана.

Я, пробкой выскочивший из душевой на звук падения, обнаружил его лежащим в луже крови.

На голове его открылся красный люк. Крышечка с седыми волосами висела рядом.

Усадил отца, прислонил спиной к стене, закрыл крышечку, надавил, чтоб не спадала.

Весь в отцовской крови, достал перекись, залил все белой пеной.

Быстро приехала скорая. Поехали в больницу, пришивать скальп обратно.

Пришили. Выпросил томографию.

Мозг в порядке. Сотрясения, слава богу, тоже нет. Череп цел.

Буду делать перевязки и мазать швы йодом.

Отец не ходит с ходунками. Стоят без толку — «они громоздкие». Велосипедный шлем тоже не носит — «он неудобный». Не силой же заставлять его это делать. Значит, счет пошел на дни, когда он или раскроит себе голову, или получит неподвижность, сломав шейку бедра. Я же не могу ходить за ним днем и ночью, шаг в шаг, растопырив руки.

Значит, так суждено ему. И мне.

Завтра вести собаку Белку к ветеринару на очередную блокаду.

* * *

Шесть часов протаскаешь родного отца на своем горбу по кабинетам, по бесконечным ступенькам, выклянчишь каталку у сонного санитара и обрадованно помчишь ее по порожикам, на которых спотыкаются и без того заедающие колеса, запомнишь, чего-куда-зачем, издергаешься и измотаешься как собака, а потом привезешь перевязанного отца домой, сбегаешь в магазин ему за сладостями… И слушаешь, как он, перемазанный кремом, костерит тебя за то, что ты, вместо того чтобы смотреть, как ему шьют голову, бросил его и зубоскалил где-то с медсестрами, хвастаясь, какая ты, типа, звезда, хотя на самом деле просто ерунда какая-то.

Правда в том, что тебя просто выгнали из кабинета, хотя ты клялся, что не боишься крови, и зубоскалил ты с волосатым врачом-армянином, пытаясь, заинтересовав своей персоной, вытащить из него крупицы информации сверх положенной конвейерному посетителю травматологии, и кабы не этот цирк, хрен бы он выписал компьютерную томографию.

Но ты, устало хмурясь, хлебаешь свой чай и думаешь, что когда-то, в общем, не так уж давно, ты нагло дерзил своему отцу, а он, вместо того чтобы дать тебе по соплям, только грустно улыбался, веря, что тебе самому станет стыдно, ну или все равно повзрослеешь рано или поздно. Я повзрослел, папа. И справлюсь.

5 февраля 2018 г.

— Папа, ты вообще у нас в семье самый умный.

— Как так?..

— Ну вот так. Семь авторских свидетельств, главный конструктор. Никто больше. Объективно это так.

Папа засмущался, но ушел спать после обеда счастливый.