Проект "Ворожея"

Мне немедленно требовалось подтверждение того, что Влада не просто рядом, в моих руках, она должна обволакивать меня, дать мне ощутить всю остроту биения ее жизни, впустить меня внутрь себя во всех возможных смыслах. Соскользнув на пол, я молча надавил на центр ее груди, вжимая в спинку дивана, и стал с остервенением сдирать с нее трикотажные штаны, в которые она переоделась дома, вместе с бельем. Ни о чем не спрашивая и не удивляясь, Влада приподняла бедра, облегчая мне задачу, пока я не разодрал ее вещи к чертовой матери. Едва она оказалась обнаженной снизу, быстро поставил ее ступни на диван и, просунув руки под ягодицы, сдвинул на край, тут же со стоном утыкаясь лицом между ее ног. Ее аромат, терпкий, горько-сладкий окутал меня за пару вдохов, делая совсем полоумным. Я терся лицом и облизывал ее, вначале совсем сухую, упиваясь трепетом и все прибывающей влагой под моими губами и языком, пьянея и дурея все больше. Выдыхал, выгоняя из легких весь до последней капли воздух, в котором еще не было запаха Влады, и жадно глотал уже насыщенный ею вперемешку с соком, которым она истекала для меня. Поймав волну моего безумия, Влада вцепилась в мои волосы, направляя, вжимая в себя едва ли не до удушья, и от этого я окончательно терялся в ней, но как же этого было мало-мало-мало. Вдавливал пальцы в ее плоть, поощряя встречные хаотичные толчки бедер, кайфуя от ощущения нарастания болезненного напряжения, от которого самого уже трясло как в лихорадке. Из ноутбука продолжали изливаться в окружающее пространство откровения чужих замаранных душ, но к нам им уже было не добраться. Единственный звук, который я сейчас был готов услышать — это тот самый едва слышный стон Влады, что мне стал дороже всех криков экстаза. И когда сквозь грохот крови в ушах его уловил, то ощутил себя безмерно вознагражденным. Не важно, за что и насколько заслуженно, но так щедро, как никогда прежде в жизни. Рывком перевернув Владу, я поставил ее на колени, стиснул талию и вдавил себя в ее тело, преодолевая сопротивление еще трепещущих в оргазме мышц. Долбился в нее, кажется, целую вечность, словно мои тело и разум не знали, как остановиться, не желали прекращения этого выжимающего досуха контакта. Обливался едким, как кислота, потом, рыча от жжения в мышцах, царапая зубами ее покорно прогнувшуюся подо мной спину, стервенея от звука мокрых шлепков плоти о плоть, вгонял себя все глубже, пока собственный оргазм не шарахнул в мозгу, превращая его в полыхающую кашу. Не знаю, через какое время стал соображать, насколько твердый пол под коленями и как должно быть трудно дышать Владе, потому что я навалился на нее всей своей тушей. Стеная от сопротивления собственного организма, наотрез отказывавшегося сотрудничать, поднялся и, плюхнувшись на диван, втащил Владу на себя. Целовал ее взмокшее лицо, гладил спину и ягодицы, безмолвно извиняясь за внезапно охватившее меня похотливое зверство. А она отвечала на каждый мой медленный поцелуй, так же без слов уверяя меня, что ей все это сумасшествие было нужно ничуть не меньше, чем мне.

И вдруг этот момент максимальной интимности был разрушен. Влада резко приподнялась, становясь в моих объятиях жесткой и предельно напряженной, и уставилась в сторону ноутбука, откуда только что стал доноситься глубокий монотонный мужской голос:

— Я покарал его. Покарал смертью, ибо другого пути для него не было. Он заблуждался и никогда бы не отказался от своих заблуждений. Я спросил его тогда: "Отец, но ты ведь когда-то говорил, что любишь маму", но он лишь разъярился и ударил меня в лицо с криком: "Не смей произносить этого слова, щенок. Любить можно только Господа Бога нашего. А женщину вожделеют. Ибо она суть грех".

Влада, совершенно перестав замечать меня, соскользнула на пол и уселась, поджав под себя ноги, практически уткнувшись лицом в экран. Видеть за ней мне ничего не удавалось, и оставался только звук. Мужчина на записи говорил весьма своеобразно, это мне очень напоминало манеру вещать свои проповеди священников по телеку.

— Отец аж весь затрясся, лицо его было налито кровью, и он продолжал бить меня и орать: "Эти сосуды для скверны, они богохульницы, они честолюбивы и алчны до плотских наслаждений. Ведьмы. Все как есть ведьмы. Пра-а-авы, ох правы были монахи Шпренгер и Инститорис. Правильный "Молот" написали. Так их. Блудниц, вместительниц порока. Молотом. Молотом. Ведьмы. Ненавижу".