Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

Ставка на внутрироссийские процессы одно время вызывала у Маклакова большие сомнения. «…Если мы не смогли задавить большевизм извне… то Россию спасем уже не мы, заграничные счастливцы, а те, кто сейчас в России, и те из большевиков, которые одумаются, и те из патриотов, которые там притаились, и те, наконец, которые пошли на службу к большевикам для того, чтобы их переродить. Всю надежду тогда приходится возложить на рост отрезвления изнутри большевиков России, наша деятельность должна быть согласована с ними». Эту позицию Маклаков признавал возможным называть примирением с большевизмом. «Оно так же мало примирение, как участие либералов в государственной жизни прежде было примирением с самодержавием, но все-таки внешне это примирение».

Размышляя о внутреннем процессе «изживания большевизма», ожидания, когда «большевизм съест сам себя и падет» Маклаков видел опасность в том, что после падения большевиков может оправдаться фраза Тэна «Дурное правительство лучше отсутствия правительства» и в России воцарится анархия. При анархии становится реальной возможностью потеря единого государства, единой власти и общенационального единства, которое сохраняют большевики, выступая за целостность России. При анархии новые Минины и Пожарские могут воссоздать Россию, возможно, без Кавказа, Прибалтики, Белоруссии и других национальных территорий[165].

Уже в 1922 г. Маклаков осознал, что лозунг «Долой большевиков» – признак «недомыслия и нереальности», что это военный лозунг и он неприменим к данному времени. Он предлагал Бахметеву исключить из их словаря слова «падение большевиков», «как исключить самую идею из их мировоззрения». «Если я очень пессимистически смотрю на возможность падения большевиков, – писал он Бахметеву, – то напротив того, я еще гораздо оптимистичнее, чем прежде, смотрю на процесс их разрушения. Это будет разрушение большевизма, а не его падение»[166]

.

Большевистская власть представлялась ему стоящей на трех устоях: войско, полиция и коммунистическая партия. Войско и полицию, по мнению Маклакова, отличает высокий профессиональный уровень, достигнутый в советское время. Большевистская партия неоднородна и подразделяется на левых, коммунистов-хозяйственников и политиков. Левые, верные коммунизму, стремятся осуществить свою программу, занимаются агитацией и демагогией, но теряют свое влияние и остаются в меньшинстве. Коммунисты-хозяйственники осознают, что дело коммунизма проиграно, составили свое состояние и хотят воссоздания экономического благосостояния России, но они не видят другой власти и стремятся исправить положение. Политики – «цвет большевизма». К ним Маклаков причислял Ленина, Литвинова, Чичерина, Радека, которых считал властолюбцами. Некоторые из них сохраняют революционный настрой, уповая на то, что социальная революция надвигается во всем мире, другие стремятся лишь удержать свою власть. «Внутреннюю вражду и столкновения» Маклаков предвидел между политиками и хозяйственниками, предрекая победу последним. Это может произойти потому, что население поддерживает любые проблески экономического возрождения, которые стимулируют хозяйственники.

Активизации этого процесса, полагал Маклаков, может помочь лишь изменение сознания: в низах должна возобладать психология буржуа, а «красный буржуй – хозяйственник» должен увидеть в коммунистических низах реальную опасность для культуры, «какую когда-то большевизм справедливо увидал в монархизме». Кроме того, необходимо формировать мнение, что преданность истинному коммунизму означает подрыв социальных основ государства[167].

Маклаков задавался вопросом, существует ли в современной России, кроме разлагающейся коммунистической партии, сила, способная разложить и низвергнуть большевистскую власть. Крестьянство подвергнуто расслоению, и рассчитывать на него как на противовес большевистской власти – психологический пережиток бунтарских иллюзий. Политические партии эсеров, кадетов, а также церковь он признавал несостоятельными. Вывод «холодного разума», по словам Маклакова, сводился к тому, что радикальную перемену во власти может обеспечить «только победа «хозяйственников» над «политиками» в коммунистической партии»[168]

.

Признавая новые пути борьбы с большевизмом, Маклаков был убежден, что «глобальный большевизм» как таковой переродиться не может. Вопрос об эволюции большевизма приобретал в эмиграции актуальный смысл. В ноябре 1922 г. Маклаков писал Бахметеву, что пришел к окончательному выводу: «Как бы большевики ни шли далеко по пути уступок, и у них есть камень, его же не прейдеши, это собственность… это оселок, на котором могут разбиться самые заманчивые комбинации. Это показывает, – заключает он, – что коммунизм для них все-таки не простое слово, что это есть знамя, за которое они держатся, и остаток былого величия и былых надежд»[169].