Происхождение скотоводства

V тысячелетия до н. э. [389, с. 101, 103]. По предположению Чжан Гуанчжи, шнуровая керамика Северного Китая уходит корнями в столь же отдаленную эпоху, как в Юго-Восточной Азии и Японии [479, с. 4, 5]. Однако фактических подтверждений этого тезиса пока не найдено, и хотя в бассейне Хуанхэ известны немногочисленные микролитические памятники, очевидно, более ранние, чем культура яншао, их связи с ней остаются неизученными [186, с. 20–24, 52, 53]. Как бы то ни было, твердо установлено сейчас лишь одно: во второй половине V — первой половине IV (IV) тысячелетия до н. э. в среднем течение Хуанхэ обитало относительно развитое население, которое уже выращивало просо и разводило свиней и собак [186, с. 24–30; 69, с. 152 и сл.; 663, с. 43–95].

С гораздо большей уверенностью можно говорить о местном субстрате древнейших земледельческих культур Северо-Восточного Китая и Среднего Амура, которые восходят своими корнями к автохтонным микролитическим культурам оседлых рыболовов, охотников и собирателей, перешедшим со временем к выращиванию проса и разведению свиней и собак. В Северо-Восточном Китае эти культуры (линьси — чифэн) возникли в первой половине IV — первой половине III (IV–III) тысячелетия до н. э. [186, с. 19], а в среднем течение Амура (осиноозерская культура) — в первой половине III (второй половине III) тысячелетия до н. э. [251, с. 3–4; 110, с. 236].

Взаимоотношения указанных культур с яншао изучены недостаточно. Некоторые специалисты считают отмеченные районы весьма благоприятными для становления производящего хозяйства и на этом основании выделяют особый дальневосточный очаг, включая в него Монголию, южную часть советского Дальнего Востока, Внутреннюю Монголию, Северо-Восточный Китай и Корею [251, с. 11–14; ср. 1006, с. 23]. По мнению других исследователей, «выделение самостоятельного дальневосточного очага вряд ли оправдано» [110, с. 239]. Казалось бы, черты сходства с яншао, встречающиеся на неолитических памятниках Северо-Восточного Китая, можно трактовать как свидетельство продвижения на север южных земледельцев, передавших земледельческо-скотоводческие навыки своим северным соседям [191, с. 59; 69, с. 217; 1006, с. 27–29]. Однако С. Кучера показал возможность альтернативного решения вопроса: по его мнению, микролитические культуры Северо-Восточного Китая продвигались на юг, будучи уже земледельческими, и столкнулись с носителями культуры яншао лишь на позднем этапе своего развития, в результате чего в пограничной зоне и возникли памятники смешанного характера [186, с. 19–20].

Таким образом, в настоящий момент представляется весьма затруднительным сколько-нибудь детально реконструировать процесс становления производящего хозяйства в Северном Китае и на соседних территориях. Соблюдая известную осторожность, можно пока что говорить лишь об очаге возникновения земледелия и скотоводства в Восточной Азии в широком смысле, понимая под ним обширную территорию Северного и СевероВосточного Китая, Монголии и южной части советского Дальнего Востока. Судя по имеющимся данным, неолитические культуры этих районов развивались во взаимодействии, обмениваясь различными достижениями. В процессе контактов ранний земледельческо-скотоводческий комплекс (просо, собаки, свиньи) постепенно проникал из первичного очага своего возникновения в окружающие области, где творчески воспринимался местным населением. Известную роль в становлении неолита Северного Китая сыграли миграции с юга, детальную картину которых еще предстоит восстановить.