Происшествие из жизни...

Вика поняла вдруг, что заплачет, и торопливо ушла за ограду к главной аллее, к мусорному ящику и здесь зарыдала, тихо всхлипывая, боясь, что Григорий услышит. Но он не услышал, потому что, когда, успокоясь, она вернулась, он спросил:

— Пойдем? Или посидим?

— Давай посидим, — ответила она, — одну минуточку, чуть-чуть — и пойдем…

Они посидели чуть-чуть и поднялись, и пошли.

— Я возьму тебя под руку, — сказала Вика, когда они вышли с кладбища. — Так удобнее будет. Ладно?

— Ладно, — согласился он.

Ведя его по улицам к дому, Вика словно смотрела на себя со стороны, глазами прохожих. Ей неловко было, казалось, что все обращают на них внимание, одни сочувствуют, жалеют, другие не осуждают, нет, какое может быть осуждение, но словно настороженно, с затаенным страхом обходят, как больных, от которых можно заразиться. И в то же время она испытывала почти гордость за то, что не такая, как все, что выделяется из толпы, служа поводырем слепому солдату с обезображенным лицом, ощущая даже жертвенность своего поступка.

Теперь почти каждый день Вика стала выводить Григория на прогулку. Сначала это ее тяготило и утомляло, но скоро она привыкла и с легкостью бежала к его дому, где Григорий ждал ее у подъезда. Он слышал ее шаги и улыбался. Нет, она не могла без смятения видеть эту его улыбку, обожженные губы выворачивались, а лицо с прикрытыми маской глазами становилось страшным. Оторопь охватывала ее, но только в первое мгновение, а потом, взяв его под руку, она шла с ним по тишинским переулкам и рассказывала, что делала сегодня, что читала, а он рассказывал ей о своих заботах, а главное, о том, что почти умеет читать пальцами — каждый день Александра Ивановна водила его обучаться науке познания мира осязанием. Он приобретал уверенность в себе, он строил планы на будущее, теперь он уже легко ходил один с палочкой-поводырем, постукивая ею перед собой, собирался поступать в университет на исторический факультет. Правда, в школе он хотел совсем другого, думал тогда, что его судьба быть летчиком, но история ему тоже была по нутру. История — как приключенческие романы, которых он начитался в юности, а историк — все равно что Шерлок Холмс, сыщик, криминалист и философ одновременно.

— Ты не согласна? — спрашивал он Вику.

— Нет, почему же, согласна, очень даже согласна.

Однажды ночью Вика проснулась будто от какого-то толчка, сон сразу ушел, словно она долго спала и хорошо выспалась, хотя спала она совсем ничего. Голова была ясной, в теле легкость, а на душе хорошо, покойно, как в раннем детстве, когда, открывая глаза, она видела над собой улыбающееся лицо мамы и сама улыбалась ей.

Вика лежала, смотрела в рассветный сумрак и ни о чем не думала. Хотя ни о чем не думать нельзя, какие-то мысли о том о сем скользили у нее: хорошо бы купить новые туфли, конфету ей захотелось, «Мишку косолапого», она любила эти конфеты с картиной художника Шишкина, она вообще любила конфеты, это ее слабость, и собирала фантики, фантиков у нее уже сто шестьдесят штук, однако сейчас конфеты роскошь, сейчас людям не до конфет, война только кончилась, и у всех людей иные заботы. Подумав о войне, Вика подумала о Григории, а подумав о Григории, вдруг даже засмеялась, потому что к ней пришла неожиданная мысль.

Впрочем, может быть, эта мысль не была такой уж неожиданной, а подспудно зрела в сознании многие дни и наконец созрела и выбралась наружу неожиданно, в такое неподходящее время — среди ночи.

Мысль эта была проста: она выйдет замуж за Григория.

— Мама, Света, — крикнула она, — эй, вы, просыпайтесь. Быстро!

Обе проснулись в испуге.

— Ничего не случилось, не бойтесь, — смеясь, сказала Вика. — Проснитесь окончательно. Ну, проснулись?

— Проснулись, — сказала Светлана. — Что тебе?

— Слушайте внимательно, — сказала Вика. — Может, свет зажечь? Или вы и так видите меня?

— Видим, — воскликнула мама, — говори, что случилось…

— Ничего не случилось. Я решила выйти замуж. За Григория, — сказала Вика и сама испугалась своих слов, потому что, пока слова не были произнесены, она еще не понимала всей ответственности этого решения, а сейчас будто услышала их со стороны и осознала, как тяжко ее решение.

— С ума сошла, — проговорила Света.

Мама молчала.

— Слышишь, мама? — спросила Вика. — Я выйду замуж за Григория.

— Это несерьезно, девочка.

— Нет, серьезно. Я выйду за него.

— Ты его любишь? — спросила мама.

Вика не ответила. Любит ли она Григория? Откуда ей знать, любит она его или нет, скорее всего, не любит, но она нужна ему, хотя он, наверно, тоже не любит ее, а по-прежнему тоскует о своей дуре Светлане.

Вика оделась, ушла на рассветную улицу, постояла во дворе и подумала, что прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, ей надо пойти к Григорию и объявить о своем решении.

Нетерпеливым звонком в квартиру она переполошила соседей Григория. Дверь ей открыл старик из дальней комнаты, он стоял в кальсонах, в ночной рубашке, испуганно смотрел на Вику, дрожащим голосом спрашивая, что случилось.

— Ничего, — сказала Вика, — извините.