Происшествие из жизни...

— Ого-го! — дерзко заорал Григорий, и сразу же его охватил ужас, потому что из колокольного нутра, набирая силу, родился низкий, тугой звук, похожий на рычание. Рычание это текло, как из морской пучины, и становилось все громче и все грознее, и вдруг подхватило Григория и сдуло его, жалкого человечка, вниз. Он кувыркался по ветхой лестнице, что-то трещало, то ли лестничные ступеньки, то ли Григорьевы кости.

Потом он узнал, что колокол не любил людей, у него с ними были свои счеты, всякий раз, если кто взбирался на колокольню, то неизменно срывался оттуда под его рычание.

В тот год, когда вода из лесного озера потекла по самодельному каналу на поля и в Вихлянку, отец заболел, попал в больницу и через несколько месяцев умер. В деревне Григорий больше не бывал, собирался, но началась война…

…И вот отец снова звал его в деревню, как тогда, в неправдоподобно далекие и счастливые довоенные годы. Все это было — иная жизнь, живой отец, верящий в мировую революцию, борющийся с классовыми врагами, мечтающий переделать природу хотя бы в окрестностях родного колхоза. И мама была, ласковая мама, которая самоотверженной любовью безропотно любила шумного отца, охваченного революционным пламенем, и сына, который стеснялся своего отца… Она ни слезинки не проронила, провожая Григория на войну; он видел, как дрожали ее губы, но она сдерживалась и пыталась улыбаться и прижималась к нему, пока они шли к военкомату, а он испытывал неловкость и отодвигался от нее. Зачем отодвигался? Зачем смущался последней маминой ласки?

Было воскресенье, свободный день, светило солнышко, во дворе под окном старушка из соседнего дома выгуливала собачку болонку в цветнике, посаженном мамой Светланы и Вики.

Светлана стирала белье на кухне. Вика сидела на крыльце, грелась на солнце и наблюдала, как болонка гадит возле маминых цветов.

— Зачем вы, бабуля, устроили собачью уборную у наших окон? — спросила Вика. — Идите к себе.

Вика не сердилась, говорила просто так, от скуки, голосом скучным, не желая портить себе настроение, ей хорошо было от солнечного тепла, а языком она молола без всякого чувства.

Собачка сделала свое дело, тявкнула на Вику и ушла вслед за старушкой, не произнесшей ни слова.

— Вика, — крикнула из кухни Светлана. — Принеси воды.

— Не, — сказала Вика, — Неохота. Не принесу. Лень.

— Да ты что? — возмутилась Светлана. — Я твои рубашки выстирала, а ты…

— А я тебя, между прочим, не просила, — сказала Вика.

— Что ты за человек! — Светлана вышла, гремя ведрами, толкнула ногой Вику и побежала к колонке. Вика засмеялась. А когда Светлана вернулась, таща воду, сказала:

— Вот и хорошо, сама принесла, умница…

Светлана поставила ведра на землю.

— Как же тебе не стыдно! — и заплакала.

— Вот еще! Перестань. Было бы из-за чего реветь…

— Ну, как так можно жить, скажи, как можно? — размазывая по лицу слезы, говорила Светлана.

— Как умею, так и живу. Рассопливилась из-за ерунды.

— Сестра, называется! Тут кошки скребут на душе, а ты…

— С чего это они у тебя скребут?

Вика подняла ведра, чтобы отнести их на кухню, но не отнесла, потому что в эту минуту во двор вбежала Александра Ивановна.

— Девочки, доченьки, — кричала она, — Гришенька пропал, я обегала все кругом, нет его, девочки. С ним беда, чувствую, ушел смерть искать, знаю…

Сбежались соседи, охали, ахали, советовали каждый свое, кто-то предложил разойтись по переулкам — мог ли он далеко уйти? Александра Ивановна как села на ступеньки крыльца, так и не могла встать, ноги онемели, словно отнялись. Вика стояла возле, рассуждая:

— Куда же он мог деться? Может, на рынок двинул проветриться? Ведь засиделся в комнате.

— Не знаю, — стонала Александра Ивановна, — пропал…

— Может, в сквер пошел, на травку посмотреть?

— Слепенький?

— Ну и что? Разве глядеть можно только глазами?

— Что ты такое городишь, не понимаю, — утирая слезы, сказала Александра Ивановна. — Искать надо, а я сижу…

Она ушла, и Вика хотела отправиться вслед за нею, но передумала и снова села на ступеньках крыльца, подставив лицо солнцу. В самом деле, куда он мог исчезнуть? Никуда не денется, найдется, засиделся в душной комнате, пошел погулять, заблудился, выберется, люди помогут.

Прибежала Светлана, закричала с ненавистью:

— Сидишь? Ты чего сидишь?

— А что мне делать?

— Человек пропал, дура, искать надо!

— Ну и ищи!

— Не стыдно?! — сказала Светлана. — Какая же ты свинья!

— Между прочим, если он бросится под трамвай или повесится где-нибудь, не я буду виновата, дорогая сестричка, — злорадно проговорила Вика. — Не я… Зачем ты его ищешь? Ты давно его потеряла и уже не найдешь.

— Была б ты на моем месте, дура злая! — плача, воскликнула Светлана.

Вика махнула рукой, ушла со двора. Какое у нее было хорошее настроение, когда сидела на солнышке, мечтательное, спокойное, а теперь будто и впрямь кошки скребут на душе. Как смеет Светлана на нее орать? Разве это она, Вика, виновата, что Григорий пропал?

Все-таки где он может быть? Не иголка же — человек. Куда отправился? К школьным приятелям?