Проклятие рода

Конечно, испуганный трактирщик поведал пастору Веттерману, все что знал об ужасной судьбе матери Андерса, растерзанной ландскнехтами. Ведь расправа чинилась в его присутствии. За исключением одной малости - все слышал, да не видел. Объятый жутким страхом, он рухнул почти без чувств за прилавок, и уткнувшись носом в грязные половицы, все время экзекуции лежал мелко вздрагивая, как кролик, почувствовавший приближение собственной смерти. Старик слышал крики женщины, ругань солдат, удары по человеческой плоти, грохот разбитых кувшинов, посыпавшихся на пол, треск разрываемой одежды, хохот, сальные шутки насильников, тонкое пение извлекаемого из ножен оружия, и в ожидании страшного конца он заткнул себе уши, почти перестал дышать, явственно представляя то, что сейчас произойдет. Лишь грубый окрик чернобородого ландскнехта, командовавшего отрядом убийц, заставил его вздрогнуть еще раз всей шкурой, собрать остатки силы воли в кулак и постараться приподняться на четвереньки. Немец перегнулся через стойку, помог ему, ухватив железной рукой за шиворот и сильно дернул наверх. Таким образом, голова кабатчика оперлась подбородком с выпяченной бородой на залитый вином прилавок и его взору открылась картина, описание которой весьма смутно, вперемежку с кровавым туманом, отложилось в его перепуганном, а оттого оцепеневшем мозгу.

Он помнил нечто бесформенное, распластавшееся на столе, отчетливо белеющее своей обнаженностью в полумраке помещения. Перепутавшиеся от страха извилины серого вещества трактирщика определили это нечто, как зверски убитую пьяную шлюху. Белизна тела местами скрывалась под ошметками одежды и везде кровь, кровь, кровь… Окрик-приказ:

- Убери здесь всё! – Звон монет, одна из которых докатилась до лица трактирщика, метила в нос, но ткнулась в торчащую над прилавком бороду, чуть поюлила и успокоилась. Хватка ослабла, рука солдата выпустила ворот, сила тяжести потянула старика обратно вниз, он чуть было замешкался, уцепившись подбородком за край прилавка, но смог таки оторваться, сползти и вновь вжаться всем телом в спасительную грязь половиц.

Услышав грохот удаляющихся кованых сапог, трактирщик вдруг почувствовал неудержимые позывы к рвоте. Он почти до крови закусил руку, чтоб перетерпеть, и не ткнуться после лицом в то, что собирался исторгнуть его желудок. Боль прогнала ненадолго желудочные колики и спазмы, старик осторожно поднял голову, повертел ей по сторонам, посмотрел наверх. На него безмолвно взирали с высоты прилавка кувшины и миски. Стояла гробовая тишина. Но вместе с тем, всем своим нутром он ощутил перемешанный с винными парами пронизывающий ледяным ужасом запах смерти, который проникал мурашками кожи под одежду и вызывал неудержимую дрожь. Что-то капало сверху. Скорее всего, вино из треснувшего кувшина. Но впоследствии, трактирщик с полной уверенностью божился, что это была кровь. Тишина придала силы, да и желудок опомнился и вновь потребовал опорожнения. Один локоть выдвинулся вперед, за ним другой, рывок за рывком, старик вытягивал свое грузное тело прочь, гонимый страхом и запахами, жгутом стягивавшими внутренности. Не оглядываясь по сторонам, он быстрее и быстрее полз по полу, провожаемый безмолвным взглядом своих кувшинов. Добравшись до порога, трактирщик боднул головой дверь, которая к счастью легко поддалась, вывалился наружу, жадно хватая посиневшими губами свежий воздух и уже из последних сил сдерживая рвоту.

Оказавшись на улице, он смог уцепится за стену, которая, как показалось, сама нагнулась к нему, поднялся, царапая ногтями потемневшее от времени дерево, и не разогнувшись до конца, на сведенных в коленях ногах, сделал несколько шагов. Содержимое желудка выплеснулось на косматые бревна.

Облегчившись и отдышавшись, но не избавившись от дрожи, которая теперь сконцентрировалась в коленях, по- прежнему шатаясь, как пьяный, трактирщик сделал еще несколько шагов до спасительного угла дома, завернул за него, и прильнув к стене, почувствовал себя в безопасности. Грубо отесанные бревна подставляли свою шероховатую поверхность то под одно, то под другое плечо старика, то притягивали к себе его вспотевший лоб, впитывая проеденными жучками дырочками мелкие бисеринки влаги. Дрожь прекратилась, но икры окаменели, будто сведенные судорогой.

Внезапно страх опять овладел им и уже нечеловеческими усилиями, едва переставляя ноги, старик заставил себя двинуться дальше, к следующему углу, добрел, свалился за него, старательно подтянув запнувшиеся ступни – чтоб ничто не выглядывало, ни один кусок его тела, включая даже подошвы башмаков.

Сколько он там пролежал, предоставленный сам себе – одному Богу известно. Посетителей не ожидалось, да и ему было наплевать на них. Впрочем, кому могла сейчас прийти в голову мысль отправиться в трактир, когда вся Мора спасалась от озверевших солдат Густава.