Витантонио услышал всхлип и понял, что Джованна проснулась. Он аккуратно сложил все бумаги и вещи, которые еще не просмотрел, поставил коробку на буфет и опустился на пол рядом с Джованной. Обнял ее за плечи и взглянул на балкон. Рассвет едва забрезжил, ледяная декабрьская ночь была поразительно тиха, только запах пожарищ, долетающий из порта, напоминал о трагедии. Витантонио посмотрел на безжизненное тело Донаты, не веря, что все случилось наяву. Он положил Джованне под спину подушку и опустил руку на ее живот. Вдруг он заметил, что все еще держит в руке письмо доктора, и сказал:
– Ты должна прочитать это письмо. Риччарди написал его маме.
Судя по лицу Джованны, письмо не произвело на нее ожидаемого впечатления. Она сказала только:
– Здесь не написано ничего такого, чего я не читала бы тысячи раз в его взгляде. Все эти годы, когда он смотрел на нее, в его глазах была любовь.
Витантонио растерянно слушал Джованну.
Она поцеловала тетю в лоб и расплакалась.
Утки в пруду
Неожиданно раздался стук в дверь. Они переглянулись, недоумевая, кто мог явиться в такой час, затем Витантонио воскликнул:
– Риччарди!
Они совсем забыли. Доктор провел ночь в больнице, дежуря при пациентах, которым без видимых причин становилось хуже с каждым часом. Витантонио открыл дверь и почувствовал острую жалость: седой мужчина, стоявший на пороге, казался совершенно разбитым. Доктор Габриэле Риччарди разом постарел, он выглядел изможденным, осунулся и, должно быть, несколько дней не брился; под глазами легли круги, от одежды еще пахло газом. Витантонио впервые обратил внимание на отпечаток, который время наложило на изнуренное лицо семейного врача. Он с детства привык видеть у того пышную, хорошо подстриженную седую шевелюру, белые усы, придававшие его облику чрезвычайно элегантный налет ранней зрелости. Доктор всю жизнь тщательно следил за своей внешностью и производил впечатление человека без возраста –
– Как она провела ночь? – спросил Риччарди с порога, надеясь, что Донате стало лучше.
Витантонио толкнул дверь в столовую и отошел. Доктор увидел на полу Джованну, с плачем обнимающую тело Донаты, и понял, что опоздал. Гримаса боли исказила его лицо, ноги подкосились. Витантонио сделал шаг вперед и подхватил его, не давая упасть. Риччарди оперся рукой о дверь и попытался выпрямиться, но выглядел потерянным, словно не мог решить, хочет он войти или выйти. Витантонио отвернулся, чтобы не мешать ему плакать. Он только что прочитал его любовное письмо и почувствовал, что на сегодня уже довольно проявил нескромность.
Джованна встала и обняла доктора. Не раз он заменял ей отца, а еще она была благодарна ему за счастье, светившееся на лице тети, когда он заходил к ним. Молодые люди незаметно обменялись понимающими взглядами – им лучше выйти и оставить доктора наедине с Донатой. Когда они вышли, доктор бросился на пол рядом с телом возлюбленной и зарыдал. Он столько еще не сказал ей! И он стал говорить, обращаясь к безжизненному телу.
Прошло больше часа, прежде чем Витантонио и Джованна вернулись в столовую. Риччарди сидел на полу, глаза были красные. Он утер лицо рукавом, поднял взгляд и обратился к Витантонио:
– Она хотела обмануть судьбу, отдав тебя Франческе, но ей пришлось дорого заплатить за это. Всякий раз, когда до счастья, казалось, было рукой подать, жизнь смеялась над ней. Но она никогда не сдавалась. Не знаю, где она брала силы, чтобы снова и снова начинать все сначала, и я не знаю, как теперь буду жить сам. Этот кошмар еще не закончился, и я не знаю, стоит ли продолжать бороться теперь, без нее.
– Кошмар продлится намного дольше, чем все мы думали, и в итоге нам придется заплатить гораздо более высокую цену, – согласился Витантонио. – Я бросил своих, чтобы сражаться за свободу вместе с союзниками, и судьба отвечает мне на это неслыханным предательством: американские бомбы и ложь американцев украли у меня мать в тот момент, когда я наконец нашел ее. Но мы не должны опускать руки. Вы сами сказали, что она никогда не сдавалась.
– Не знаю, что еще может с нами случиться, – задумчиво сказала Джованна, обращаясь к Риччарди. Она смотрела в пол, сознавая, что это скорее мольба, чем вопрос.