Проклятие семьи Пальмизано

– Если Господь справедлив, с нами уже ничего больше не может случиться, – произнес доктор. – Ни с нами, ни с городом. Никто не может платить такую высокую цену, никто не может быть так несправедливо наказан. Власти скрывают число погибших, чтобы не говорить про газ, но сегодня официально подвели итог по материальному ущербу и признали, что эта бомбардировка была худшей катастрофой, какую потерпели союзники после Перл-Харбора. Немцы потопили семнадцать из тридцати одного корабля, стоявшего в ту ночь в порту Бари, – тридцать одна легкая цель в замкнутом пространстве, как загнанные, беззащитные животные, ведь уже подтвердили, что радары противовоздушной обороны были выведены из строя. Когда обнародуют окончательное число погибших, мы увидим, сколь жестоким был этот налет…

– Подождите, как вы сказали? – нетерпеливо перебил его Витантонио. Он изменился в лице, вытаращив глаза, словно увидел дьявола.

– Как я сказал – что?

– Про корабли, которые были в порту как загнанные, беззащитные животные… Сколько, вы говорите, их там было?

– Тридцать один, – повторил доктор, не понимая, почему так важна эта подробность.

– «Тридцать одна утка в пруду» – это тридцать один корабль в порту! Ах он сукин сын!!! А «в Бари зашло солнце» могло означать выведенные из строя радары…

– В чем дело? – хором спросили заинтригованные Джованна и Риччарди. – Ты о чем?

Витантонио не ответил. Он только что заметил несколько фотографий, выпавших, должно быть, из материной коробки. Первые лучи солнца, падающие сквозь балконное окно, осветили открытку с изображением обнаженной девушки, и Витантонио подошел, чтобы взглянуть на нее. У девушки был ласковый, ангельский взгляд, а точеное тело любого свело бы с ума. Он с любопытством смотрел на нее, не зная, что только что познакомился с «подружкой Доменико Пальмизано», как вдруг, заметив другую фотографию, отодвинул открытку, и лицо его окаменело. На снимке были он и Франко в саду палаццо в день конфирмации. Его кузен сидел на скамейке, свесив ноги в белых гольфах и сияющих лакированных темных туфлях, сам же он стоял у скамейки в праздничном костюме, лоб обвязан платком с конфирмации. Франко смотрел на него и что-то говорил. Витантонио почувствовал, что от ярости у него першит в горле и пылают щеки. Он разорвал фотографию в клочья и подошел к Джованне. Посмотрел ей в глаза и взмолился:

– Отвези мамино тело в Беллоротондо и похорони рядом с отцом, в нише Пальмизано. Доктор тебе поможет.

У Риччарди в глазах по-прежнему стояли слезы, но он понял, что должен взять себя в руки. Он кивнул.

– А ты? – спросил доктор.

– А я должен свести счеты с одним сукиным сыном… Он больше никогда никому не сделает зла… Я догоню вас позже.

Витантонио спустился вниз, сдерживаемая все эти месяцы ярость теперь бурлила в нем. Он прекрасно знал, что должен сделать, и был к этому готов. Но, выйдя на улицу, вместо того чтобы пойти к собору и кратчайшим путем пересечь исторический центр города, он свернул на Виа-дель-Кармине и пошел в противоположном направлении, в сторону базилики Святого Николая и моря. В порту он увидел семнадцать потопленных кораблей и вспомнил, как в ночь бомбардировки на поверхности воды в огне плавали мертвые тела. Это было всего три дня назад, но казалось, что прошла вечность. Он снова услышал отчаянные крики моряков, звавших на помощь. Увидел тела, разорванные на куски разлетевшимися, как снаряды, обломками кораблей. Он прошел через порт и вышел на Виа-Венеция напротив домов, повалившихся один за другим, как костяшки домино. Среди руин валялась кухонная утварь, застряли клочья одежды, и Витантонио снова ощутил беспомощность спасателей, которые не могли достать из-под обломков девочку, пока хирург не решился дать ей успокоительное и ампутировать руку. Далее он миновал затопленное бомбоубежище, в котором утонули два десятка человек, искавших там спасения, затем прошел мимо руин дома, под которыми были погребены женщина и семеро ее детей.

– Господь отвернулся от нас, – посетовал в ночь бомбардировки какой-то человек, разбиравший завалы рядом с Витантонио, когда они достали тело младшего из тех семерых детей.

Но нет, то была не божья воля, виновники были из плоти и крови. И, заново пережив ужас худших часов своей жизни, Витантонио понял, что готов исполнить клятву, которую дал, покидая Матеру, в те дни, когда они шли на север по ужасному следу немецких расправ. Он ускорил шаг, вышел из Борго-Антико поблизости от Корсо Витторио Эммануэле и решительно направился на площадь Гарибальди.

Перестрелка на площади Гарибальди