Проклятие Шалиона

– Ферда! Договоритесь о цене, – сказал он. – А я пока пойду полежу на том стоге сена. Разбудите меня, когда мулов оседлают.

Мулы действительно оказались здоровыми, выносливыми и, что особенно важно, производили такое впечатление, будто в этой жизни им все осточертело. Это было хорошо. Нервные, порывистые скаковые лошади, которых так любил Ферда, вряд ли были способны столь же быстро карабкаться вверх, зато именно в силу своей порывистости они запросто могли бы, сорвавшись, и сами погибнуть, и погубить седока. А мулы никуда не рвались: что воля, что неволя – все равно! Медленно, словно скучая, они шли к цели и никогда не сбивались с маршрута. Кстати, их спокойный, размеренный шаг был хорош и для Кэсерилова живота – тот не так болел. С погодой, правда, складывалось не лучшим образом, и Кэсерил недоумевал: почему, помогая им с мулами, Госпожа Весны не обеспечила их и погодой получше.

Братья ди Гура перестали посмеиваться над Кэсерилом уже на полпути к перевалу через горный хребет, который назывался Зубы Бастарда. Кэсерил опустил уши меховой шапки, которую подарила ему Бетрис, и завязал под подбородком тесемки как раз в тот момент, когда порывистый ветер принялся швырять путешественникам в лицо колючую снежную крошку. Жмурясь от ветра, Кэсерил вглядывался в дорожку между глыбами камня и льда, пытаясь понять, сколько у них еще есть времени до наступления темноты.

Ферда подъехал и поравнялся с ним.

– Милорд! – произнес он, перекрывая вой ветра. – Не укрыться ли нам от этого бурана?

– Бурана? – переспросил Кэсерил, стряхивая лед с бороды. Зимы в Паллиаре были мягкими, почти бесснежными, а братья никогда еще не покидали своих краев. – Если бы это действительно был буран, вы не увидели бы ушей своего мула. А здесь… Ничего опасного. Просто немного неприятно…

Ферда опустил встревоженное лицо, закрываясь от очередного удара ветра, но тверже натянул поводья и двинулся вперед. И через несколько минут, когда они выбрались на вершину перевала, ветер вдруг стих, снег прекратился, и перед их глазами открылась долина, к которой вел длинный пологий спуск.

Кэсерил простер вперед руку и воскликнул:

– Ибра!

От непогоды не осталось и следа, когда они двинулись вниз. Кряхтящие на каждом шагу мулы, в отличие от седоков, не спешили вниз. Когда снежные скалистые горы постепенно уступили место пологим бурым холмам, между которыми простирались широкие лощины, Кэсерил нехотя позволил Ферде обменять мулов на более быстрых лошадей. Дороги становились все лучше, придорожные постоялые дворы были все более опрятными, и через два дня они вышли к реке, которая текла к Загосуру. Вдоль реки одна за другой шли фермы, а к реке спускались ирригационные каналы, вспухшие от зимних дождей.

Отклонившись от речной долины, они выехали к городу, который встретил путешественников серыми каменными стенами и чистенькими, выбеленными домиками с характерными для этой местности зелеными черепичными крышами. Над городом высилась крепость, а дальше открывался вид на знаменитый загосурский порт. Стальная гладь моря простиралась до горизонта, и где-то там, совсем далеко от берега тусклое солнце выбивало из воды мутные всполохи отраженного света. Принесенный низким приливом солоноватый запах водорослей заставил Кэсерила вздрогнуть. Ферда же жадно вдыхал незнакомые ароматы моря, которое он видел первый раз в своей жизни.

Верительные грамоты Палли, а также статус братьев ди Гура обеспечили им кров во дворце прихода Дочери загосурского главного Храма. Кэсерил отправил братьев к кастеляну ордена, чтобы тот выдал им соответствующие их статусу официальные наряды, а сам отправился к портному. Портной, услышав, что клиент готов заплатить двойную цену, если приличная версия траурного придворного наряда для лорда из Шалиона будет готова в кратчайшие сроки, расстарался, и уже через час Кэсерил вышел из портняжной с объемистым свертком под мышкой.

Приняв холодную ванну и щедро натерев себя намыленной губкой, Кэсерил влез в серо-лиловую тунику с высоким воротником и толстые темно-пурпурные панталоны. Блестящие, отменно вычищенные сапоги уже ждали своей очереди. Прикрепив на поясе меч, подаренный еще сэром ди Ферреем (меч был потерт, но выглядел весьма импозантно), он набросил на плечи черный бархатный плащ. Надел одно из колец Изелль, подходящее по размеру для мизинца, – небольшой аметист, оправленный в золото, чьи размеры говорили скорее о благородной сдержанности, чем о бедности, – и оглядел себя в зеркале. Траурный придворный наряд, легкая проседь в бороде – все выглядело достойно и солидно. Серьезный господин, с самыми серьезными планами. Сунув под мышку пакет с привезенными дипломатическими письмами, он захватил своих спутников, которые к тому моменту уже обрядились в бело-голубые цвета ордена Дочери, и отправился по узким извивающимся улочкам к лежбищу старого Лиса.