Проклятие Шалиона

– Вы были здесь? Все то время? Нет, я сейчас взорвусь! Я ведь отправлял людей и в больницы, и в приюты. Как они могли вас не заметить? Я боялся, что вы умерли от ран! Они были ужасны!

– Я был уверен, что он умер, – медленно произнес Лис, бесстрастно глядя на разыгравшуюся перед ним сцену. – А то бы он, конечно же, пришел за долгом. Мы ведь перед ним в неоплатном долгу! Разве нет?

– А я и не знал, кто вы… принц Бергон!

Лис удивленно вскинул брови.

– Разве?

– Нет, отец, – принялся уверять Лиса Бергон. – Я никому не сказал, кто я. Я использовал то имя, которым меня дома звала мама, когда я был маленьким. Мне казалось, это будет не так опасно, как если бы я сказал, что я сын короля.

И добавил, обращаясь уже к Кэсерилу:

– Когда подручные моего брата меня похитили, то не сказали рокнарийскому капитану, кто я. Надеялись, что я умру на галерах.

– Вообще, принц, скрывать свое истинное лицо было не очень разумно, – покачал головой Кэсерил. – За вас могли бы назначить большой выкуп.

– Да, конечно, это я знаю. Но, кроме того, они могли бы выставить отцу и политические требования, если бы я согласился стать заложником.

Бергон гордо поднял голову.

– Нет, я не собирался стать разменной картой в их игре, – закончил он.

– Означает ли это, – проговорил Лис, – что вы сознательно рисковали жизнью, спасая от насилия не принца, а какого-то мало знакомого вам мальчика-раба?

– Именно так, милорд. Мало знакомого мальчика-раба.

Кэсерил сжал губы, наблюдая, как старый Лис пытается понять, кто же все-таки перед ним стоит – герой или глупец.

– Ваш ум делает вам честь, – наконец сказал король.

– Тогда мне трудно было полагаться на свой ум, – проговорил Кэсерил с усмешкой. – Я пахал на галерах с того самого момента, как был продан туда после падения Готоргета.

Глаза Лиса сузились.

– Вот как? Значит, вы – тот самый Кэсерил?

Кэсерил отвесил в сторону короля неглубокий поклон (интересно, а что он знает об этой бессмысленной кампании?) и стал надевать тунику, при этом Бергон поспешил помочь ему. Подняв глаза, Кэсерил столкнулся взглядом с ошеломленными взорами собравшихся в комнате людей. Такое же выражение было написано и на лицах его спутников, Фойкса и Ферды. Натянутой улыбкой Кэсерил постарался сдержать рвущийся наружу смех, хотя в этом смехе прорастал пока непонятный страх, источник которого Кэсерил пока не мог понять. Сколько же я уже иду по этой дороге и сколько мне еще идти?

Наконец он достал из пакета последнее письмо и, обратившись к принцу, отвесил глубокий поклон.

– Как говорится в документе, который я передал вашему уважаемому отцу, я явился сюда в качестве представителя гордой прекрасной леди. И приехал я скорее к вам, а не к нему. Наследница Шалиона просит вашей руки, принц!

И он передал запечатанное письмо Бергону, которого вновь охватило неподдельное волнение.

– В этом письме принцесса Изелль говорит от своего имени, – сказал Кэсерил, – что более уместно, чем все мои речи, ибо за нее здесь говорят ее глубокий ум, ее естественное право, ее святые и благородные цели. После того как вы прочитаете письмо, принц, я имею сказать вам еще многое.

– Буду рад говорить с вами, лорд Кэсерил! – ответил принц и, бросив беглый взгляд вокруг, уединился у окна, где распечатал письмо и принялся читать. Пока он делал это, выражение его лица менялось – от удивленного к радостному.

Удивление не сходило и с лица старого Лиса, хотя радости на его лице Кэсерил не прочитал. Вне всякого сомнения, визит Кэсерила заставил изрядно поработать королевские мозги. Его же собственные мозги, как он понимал, нуждались в крыльях – самое меньшее!

Кэсерил и его спутники, конечно же, были приглашены на ужин вечером того же дня. Перед закатом солнца Кэсерил и Бергон вышли прогуляться по берегу у стен крепости. Чтобы им с принцем поговорить без свидетелей, Кэсерил попросил братьев ди Гура держаться в стороне, хотя и не отходить далеко. Охрана Бергона тоже держалась подальше, хотя зорко приглядывала за принцем и округой – в стране все еще шла гражданская война, и меры безопасности были отнюдь не лишними, тем более что Бергон был в этой игре одновременно и игроком, и картой. Картой, которая разыгрывала саму себя.

Шум прибоя скрывал их голоса от окружающих. В небе над ними носились чайки, их крики отдаленно напоминали карканье ворон, и Кэсерил вспомнил, что эти птицы с их золотистыми глазами почитались в Ибре священными птицами Бастарда – точно так же, как вороны в Шалионе.

– Никогда не забуду тот день, когда я вас встретил, – говорил Бергон, – когда они бросили меня на скамью галеры, рядом с вами. Тогда, в первые минуты, вы напугали меня больше, чем сами рокнарийцы.

Кэсерил усмехнулся.

– Это потому, что я был волосатым, вонючим пугалом в струпьях и болячках.

Бергон улыбнулся в ответ.