Проклятие Шалиона

Когда ему было тринадцать, как раз перед тем, как отправиться ко двору провинкара Баосии и служить там пажом, он принял посвящение и с тех пор носил под туникой медаль ордена Сына. Теперь, стоя на башне и чувствуя, как слезы усталости, отчаяния и гнева стекают по его щекам, он сорвал эту медаль и швырнул ее в ночь, отказавшись от Бога, который отказался от него. Кусочек золота беззвучно исчез в темноте. Кэсерил упал на камни и поклялся отдать себя любому иному Богу или Богине, если он или она выведут доверившихся ему людей из этого капкана живыми и невредимыми. За себя он не просил. Он был человек конченый, и на нем можно было ставить точку.

Ничего не произошло.

Просто пошел дождь.

Через несколько минут Кэсерил поднялся, несколько устыдившись своей минутной слабости, благодарный судьбе, что никто из его людей не стал свидетелем устроенного им представления. Подошел сменщик, и Кэсерил спустился вниз. Несколько недель все шло установившимся порядком, пока из Кардегосса не приехал упитанный курьер и не сообщил, что защита Готоргета – дело пустое, а их кровь и жертвы были проданы за золото, которое отправилось прямиком в сундуки Марту ди Джиронала.

И все его люди оказались на свободе и в безопасности.

Он же, Кэсерил, отправился другой дорогой…

Как это сказала Иста? Самые жестокие проклятья Богов есть ответ на наши самые искренние молитвы. Молитва – опасное занятие.

Так?

Когда ты выбираешь Бога и доверяешься ему, делая свою волю его волей, делаешь ли ты это всего один раз в жизни – так же, как воин, подписывающий договор с военной компанией, клянется служить ей и только ей? Или же ты имеешь право и возможность делать свой выбор ежедневно, каждый раз отдавая себя новому Богу? А может ли он, скажем, сойти с дороги, по которой идет, сесть на коня и отправиться, к примеру, в Дартаку, где примет другое имя и станет жить совершенно иной жизнью? Как один из той сотни возможных Кэсерилов, которые, как утверждал Умегат, уже живут, но еще не созрели для свершения главного дела своей жизни? Конечно, при этом ему придется бросить всех, кто ему доверился, – Изелль, Исту, Бетрис, провинкару, Палли…

Правда, Дондо ему, увы, не бросить.

Лежа на ковре, Кэсерил сменил позу, чувствуя неудобство и боль внизу живота – он хотел думать, что это последствия ужина, а не растущая опухоль, которая готовится действовать – как только ослабеет рука Дочери. Может быть, Богов чему-то научила ошибка Исты и минутная слабость ди Лютеза? Может быть, они хотят удостовериться, что их послушный мул не сбежит в самом интересном месте этой истории – так, как когда-то сбежал ди Лютез?

Бежать некуда, кроме как в смерть. Эта дверь всегда раскрыта. Но что ждет его по другую ее сторону? Ад Бастарда? Полное исчезновение? Мир?

Еще чего!

На другой стороне храмовой площади, в доме Дочери, Кэсерила ждала теплая мягкая постель. То, что он дошел до этого лихорадочного состояния ума, говорило в пользу того, что ему пора именно туда. Не страшно, что ему не удалось помолиться – он не молился, он спорил с Богами.

Молитва, как он решил, поднимаясь к своей комнате, есть лишь способ ставить одну ногу перед другой. Молитва есть путь, но не цель.

23

В самый последний момент, когда все было решено и подписано и самими сторонами, и свидетелями, когда документы были в достаточном количестве экземпляров запечатаны и уложены в ларцы, дело едва не застопорилось из-за некоторых трудностей практического свойства. Лис, не без оснований, как полагал Кэсерил, заартачился и не захотел отправлять сына в Шалион с минимальными гарантиями личной безопасности. У короля страны, долгие годы раздираемой гражданской войной, не было ни достаточно людей, чтобы отправить с принцем, ни достаточно денег, чтобы снарядить отдельный специальный отряд охраны. С другой стороны, Кэсерил опасался, что заход в Шалион большого отряда чужеземцев с оружием – даже с самыми благородными намерениями – вызовет в стране переполох. Обсуждая эти обстоятельства, Лис и Кэсерил горячились. Лис, правда, помня о том, что именно Кэсерилу он обязан жизнью и свободой принца, не рубил сплеча, как то подобало бы суверенному монарху, а мастерски лавировал, напоминая своими ходами тактику, столь хорошо знакомую Кэсерилу по манере, в которой вел свои дела Орико.