Пропавшее Рождество

Они пока еще существовали отдельно: человек и звук. Но постепенно музыка становилась громче, четче, и чувственное тело испанца незаметно, словно нехотя, вливалось в рваный, пульсирующий ритм гитар. Он откинул назад свои прекрасные темные волосы, полуприкрытые глаза все еще скрывают накал, но тело уже напряжено, словно гитарная струна. Танцор плавно ведет рукой, желая проверить сам воздух на готовность его принять, изгибает спину, и с кончиков напряженных пальцев слетают искры зарождающейся страсти. Черные остроносые ботинки высокими каблуками дробят зеркальный пол. Они стучат все громче и громче, их звук становится нестерпимым, кажется, еще чуть-чуть, и они разорвут этот мир своим грохотом...

Хватая ртом воздух, Даша вскочила с кровати и раскрыла глаза. Дверь содрогалась под ударами снаружи.

— Кто там? — беззвучно прошептала она пересохшими губами.

Те, кто были снаружи, ее очевидно не слышали. Грохот только усиливался. Молодая женщина попыталась встать на ноги и сделать хотя бы пару шагов, но от слабости ее швырнуло к стене. Ухватившись руками за косяк, она с трудом удержала равновесие. Постояв несколько секунд, она продолжила путь, придерживаясь за стенку. Не меньше минуты ей понадобилось, чтобы добраться до входной двери и повернуть ключ. Дверь больно ударила по плечу, Даша застонала и медленно сползла на пол.

В номер ворвались несколько человек.

— Что с вами, мадемуазель, вы живы? — Жан-Жак, последний из вошедших и единственный, кто заметил ее в темноте коридора, тут же опустился рядом с ней на колени, пытаясь помочь. — Слава богу, мы думали, что с вами что-то случилось, хотели уже ломать дверь...

— Что вам от меня надо? — еле слышно прошептала Даша, отталкивая его руку. — Который сейчас час?

— Половина двенадцатого.

— Утра или ночи?

— Ночи, разумеется.

— Ночи? Боже правый... Кто вам дал право меня будить?

— Простите, мадемуазель, но у нас не было другого выхода.

Даша ничего не понимала, она испытывала злость, досаду, жалость к себе, но больше всего ей хотелось закрыть глаза и продолжать спать.

— Какого еще выхода? О чем вы говорите?

— Вы не отвечали ни на телефонные звонки, ни на стук в дверь.

— Да неужели нельзя было подождать до утра?! — Пот катил по лицу градом. — Вы же знали, что я больна...

И хоть упрек был обращен к Жан-Жаку, но ответил на него один из полицейских, судя по возрасту и уверенной осанке, самый главный.

— Увы, мадемуазель, но больше мы не могли ждать. Дело в том, что...

— Немедленно оставьте эту женщину в покое! — вдруг прогремел откуда-то сверху мощный голос.

Все присутствующие как по команде обернулись к двери. Голос звучал громогласно и величественно, словно сам Создатель оповещал о конце света. Но почему он говорит по-немецки?

Цепляясь за стену, Даша попыталась подняться и заглянуть за дверь.

«...Неужели о конце света надо непременно сообщать на немецком языке?..»

Прямо перед ней стоял пастор Хахенникен.

— Простите, святой отец, — довольно почтительно ответил старший полицейский, — но нам необходимо побеседовать с этой дамой.

— Это невозможно. Вы же видите, что она тяжело больна. Она практически без чувств.

Тем не менее Даша испытывала целую гамму чувств. Во-первых, недоумение — ибо она все еще никак не могла понять, что понадобилось от нее полудюжине полицейских посреди ночи; во-вторых, злость — ей плохо, а они настаивают на какой-то беседе; и, наконец, благодарность — хоть кто-то пытается ее защитить. Хотя прослыть тяжелобольной в присутствии молодых и симпатичных мужчин, к тому же французов, ей совершенно не хотелось.

— Я, конечно, не совсем в форме, — попробовала пошутить она, — но, в общем, в ближайшее время умирать не собираюсь. Просто в голове все время что-то шумит.

— Глотните коньяку, — Жан-Жак по-хозяйски прошел в комнату, вынул из бара маленькую бутылочку коньяка и почти силком заставил больную сделать пару глотков.

Округлым теплом ароматная жидкость растеклась по измученной душе. Сразу стало легче. И дышать и воспринимать окружающее.

Встряхнув рыжими кудрями, Даша закинула голову и одним махом допила все остальное. Полицейские, словно дети на карнавале, ждали реакции. К их сожалению, ничего особенного не произошло. Разве что веснушчатые щеки стали чуть розовее.

— Дочь моя, вы желаете, чтобы я увел этих людей? — спросил пастор.

Отдав пустую бутылочку бармену, Даша взглянула на окружавших ее мужчин. Конечно, было бы неплохо их отсюда всех выставить, но тогда она не узнает, зачем они приходили. Какой же сон после этого?

— Спасибо, — бледные губы дрогнули в слабой улыбке. — Однако полагаю, что у этих джентльменов существует достаточно веская причина для визита в столь поздний час.

Пастор неодобрительно покачал головой.

— Тогда, может быть, вы хотите, чтобы я остался?

— О, нет! — Еще один гость в первом часу ночи — это явный перебор. — Я постараюсь справиться сама. Спасибо и извините, что потревожила вас.

С явным неудовольствием финн отступил.

— Хорошо. Но если вам понадобиться моя помощь — я рядом. — После чего удалился так же бесшумно, как и возник.