Пророчество Пятой скрижали

— Тот нектар, которым питается Божество, составлен из крови священных оленей, пасущихся на горных склонах, и сока плодов дерева Ирм, растущего в садах дворца. Говорят, в этом нектаре таится секрет бессмертия бога. Никому из смертных не позволено выпить даже каплю этой священной влаги, наказанием для ослушника будет страшная, мучительная смерть.

Божество несколько минут пребывало в неподвижности и молчании. Затем снова издало все тот же гортанный звук. Подчиняясь этому звуку, к его трону приблизился второй жрец — тот, в чьих руках была орихалковая книга.

Опустившись на колени, как и его предшественник, он замер в ожидании. Божество наклонилось вперед, вперилось в жреца своими удивительными глазами и снова застыло. Тут Шамик увидел нечто удивительное: словно невидимая радуга протянулась от глаз Божества к склоненной голове жреца.

Шамик не смог бы объяснить то, что происходило на его глазах. Если эта радуга была невидимой — как же он знал о ее существовании, более того — о ее яркой, поразительной многоцветности?

И правда, в этой радуге было не семь цветов, как в той, что повисает в небе после дождя, — в ней были сотни, тысячи цветов, и многие из них не имели названия на человеческом языке, более того, были недоступны человеческому взору…

— Что это? — изумленно прошептал мальчик, не в силах отвести взгляд от незримой радуги.

— Это речь Божества! — ответил ему Гар-ни. — Божество разговаривает с Верховным писцом, и тот записывает каждое слово Бессмертного!

И правда, коленопреклоненный жрец быстро записывал что-то золотым стилом на орихалковых страницах.

— Он знает язык бога? — с почтительным испугом спросил Шамик своего спутника.

— В этом нет нужды, — ответил маленький атлант. — Когда Бессмертный хочет что-то сказать человеку, он прямиком вкладывает свои слова в его голову. Но ты и сам это видишь — это похоже на тысячецветную радугу, и каждый цвет этой радуги — слово на языке богов… я не знаю, что сейчас говорит Божество, никто не знает, кроме того, к кому он обращается. Но потом жрецы прочтут записи Верховного писца и узнают, какие новые чудеса открыл для нас Бессмертный…

Удивительный разговор продолжался.

Хмыря выволокли из машины, втолкнули в железную дверь и протащили по полутемному коридору. Потом была лестница, ведущая в подвал, еще одна железная дверь. Он машинально перебирал ногами, в голове потихоньку прояснялось, но все равно он не пониал, кто эти люди. Ясно только, что не полиция, уж больно быстро все сделали и без лишнего шума.

В конце пути Хмырь оказался в большой полупустой комнате с голым бетонным полом и белыми оштукатуренными стенами. Его толкнули в железное кресло, пристегнули за руки и за ноги и направили в лицо яркую лампу.

Лампа превратила комнату в слепящий золотой круг, сквозь который проступали неясные человеческие силуэты. Один был, кажется, в белом халате.

Несмотря на то что, судя по всему, люди эти были серьезные, Хмырь ничуть не испугался. За долгую тяжелую жизнь ему пришлось повидать всякого, и главный вывод, который он сделал, был такой: собака кусает только того, кто ее боится.

Поэтому Хмырь расслабился, насколько позволяло жесткое кресло, зажмурился и запел дурным голосом:

— Сам я вятский уроженец, много горького видал, всю Россию я проехал, даже в Турции бывал…

— Ну и как тебе там — понравилось? — раздался над ним холодный, твердый, как металл, голос.

— Где? — переспросил Хмырь, удивленно приоткрыв глаза и уставившись на обладателя холодного голоса.

Свет лампы слепил его, поэтому разглядеть человека не удалось — только темный силуэт на фоне яркого света. Темный силуэт, от которого он не ждал ничего хорошего.

— В Турции, — проговорил холодный голос. — Ты же говоришь, что бывал там.

— Это песня такая, — охотно пояснил Хмырь. — А из песни слова не выкинешь.

— Вот как? — холодно осведомился темный силуэт. — А ты, значит, нигде не бывал, даже в Турции. И уже не побываешь.

— Это почему же?

— Потому что в опасные игры играешь.

— Это мы еще посмотрим! Ты лампу-то убери!

— Лампу убрать можно… пока.

Лампу действительно отвернули в сторону. Глаза Хмыря постепенно привыкли к свету, и он разглядел своего собеседника.

Это был видный мужчина лет сорока, в хорошем дорогом костюме. Только глаза холодные, как две ледышки. И взгляд пронизывающий, как рентген.

— Ну что, Хмырь, — проговорил он таким же холодным голосом, — будешь говорить?

— О чем?

— О машине. О машине, которую ты взорвал. Остальные твои грешки меня не интересуют. Ну так что — будешь говорить?

— Я лучше спою. — Хмырь ухмыльнулся и снова затянул дурным визгливым голосом: — В Турции народу много, турок много, русских нет, русских нет, и скажу я вам…

— Полно там русских, — возразил холодноглазый. — Особенно летом. Так что — не будешь говорить? Будешь со мной в игры играть? Только имей в виду — я такие игры знаю, какие тебе и не снились! Я тебе, Хмырь, советую даже не пытаться… лучше скажи, кто машину взорвал, — и тогда у тебя есть шанс…

— Ты вообще кто такой? — проговорил Хмырь, прищурившись. — Ты ведь не мент. На мента ты не похож!